Русская эмиграция в Китае. Критика и публицистика. На «вершинах невечернего света и неопалимой печали»

Издание осуществлено при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ).

проект 19-012-00380 А

Ответственный редактор:

В. Г. Мехтиев

На обложке:

Бюст Н. В. Гоголя в Харбине

Осуществление благородного

труда: «Русская эмиграция в Китае. Критика и публицистика. «.. сын Музы, Аполлонов избранник…» (2019), «На “вершинах невечернего света и неопалимой печали”. Восточная эмиграция о русских писателях» (2020) было бы невозможно без финансовой поддержки Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ). Без поддержки организаций, учреждений и конкретных лиц. Коллектив авторов выражает благодарность сотрудникам Государственного архива Хабаровского края – директору Шхалиеву Рафику Шхалиевичу, ведущим архивистам Ершовой Ольге Викторовне и Кужиной Наталье Ивановне; Российской государственной библиотеке в лице заведующей отделом литературы Русского зарубежья Наталье Васильевне Рыжак; коллективу Музея истории Дальнего Востока им. В.К. Арсеньева и лично заместителю директора по научной работе Петрук Анжелике Витальевне; сотрудникам Государственного архива РФ. Коллектив авторов также благодарит сотрудников издательства «Художественная литература», с любовью и особой заботой принявшихся за издание.

В статье «Памяти Гоголя» видный представитель журналистского и литературного сообщества «русского Китая» Леонид Сергеевич Астахов высказал вполне современную мысль: Пушкин начинается там, «где заканчивается учебник школьной истории русской литературы»; «там же “начинается” Гоголь, загадочный, непонятый современниками». Эти слова, разумеется, относятся не только к Пушкину или Гоголю, – а и ко всем представителям золотого периода русской словесности. Писания самого Л.С. Астахова о Гоголе и Чехове далеки от шаблонных оценок, они полны художественной лирики – умной, культурной, высокоинтеллектуальной. Достоинства, которые редко даются от рождения, но чаще – жизненными испытаниями, чем отмечена печальная судьба Л.С. Астахова, прошедшего через горнило Гражданской войны, тюремное заключение, а потом вынужденного жить на чужбине.

Судьба Л.С. Астахова «типична» для периода первой волны русской эмиграции. Каждый изгнанник, независимо от того, нашел ли он приют на европейском Западе или китайском Востоке, прошел примерно тот же путь после Октябрьской революции: неприятие событий 1917 года, участие в гражданской войне на стороне Белой гвардии, поражение, приведшее к историческому, моральному тупику и настроениям безысходности. Об этом можно было бы долго рассуждать, останавливаясь подробно на биографии «беженцев», но на эту тему написано много. Наша же задача заключается в том, чтобы дать читателю некоторое представление о восприятии восточными эмигрантами русской литературы, о резко выделяющихся чертах стиля, жанра их литературной публицистики. Тем более, что к сегодняшнему дню обнаружено достаточное количество фактического материала, составившего основу настоящей книги и ранее изданной в 2019 году [1] .

В рамках подготовки первой книги было обнаружено в архивах и изучено более 100 статей, посвященных Пушкину; книга подготовлена на основе систематизации и отбора из более чем 130 публикаций. Возможно, удастся найти новые материалы, а они действительно есть в архивах США, Австралии и некоторых других государств, но почему-то думается, что на общую картину восприятия эмигрантами русской литературы они существенно не повлияют. Они не изменят и общую жанрово-стилевую картину литературной критики и публицистики «русского Китая». Хотя с точки зрения человеческой и литературной биографии новые материалы имели бы большую ценность.

Известно, что критика – это, так сказать, самосознание (или самопознание) литературы. С помощью критики художественная литература стремится понять свои собственные законы, логику собственного становления в контексте истории. На путях самопознания литературная критика вырабатывает ей принадлежащую систему понятий, определений, включая такие, как жанр, стиль и т. д.

Кажется, к критике дальневосточной эмиграции требования, учитывающие все грани функционирования одной из отраслей литературоведения (самопознание

литературы или выработка эстетических представлений и т. д.), – не вполне применимы. Отнюдь не потому что она несовершенна, – таковой она не являлась. Литературная критика «русского Китая» публицистична, «вызывающе» публицистична, эмоциональна, за исключением лишь некоторых образцов. Причин этому несколько.

Во-первых, она большей частью не была профессиональной, а скорее «журналистской». Кроме того, она была «читательской», то есть представляла собой реакцию на классическую словесность, принадлежащую преимущественно людям, по роду деятельности не связанным с литературным творчеством. Такую критику, следуя за Р. Бартом, можно назвать еще и «любительской». Специфика подобной критической рефлексии в ее «спонтанности», даже исповедальности.

Во-вторых, в «русском Китае» не было изданий, которые целиком сосредоточились бы на вопросах искусства. Исключением является, пожалуй, журнал «Рубеж». Литературно-критические статьи большей частью появлялись «по случаю», в связи с юбилейными датами или ежегодно проводимыми Днями русской культуры. Нередко материалы, посвященные юбилейным датам, носили информативный и просветительский характер: содержательно походили друг на друга, но были лишены оригинальности.

В-третьих, нужно учесть, что газетная критика в основном рассчитана на массового читателя, читательская аудитория не дифференцировалась, адресатом таких публикаций являлся читатель вообще. Сам жанр газетной критики не ставит целью серьезную разработку эстетических и философских понятий. Между тем ощущалась потребность выйти за пределы ограничений, положенных основным назначением газетного издания. В статье о Л. Н. Толстом («Одна из вечных загадок») Г. Г. Сатов-ский признавался, что как-то «жутко говорить вскользь о таких величинах, а как же, если не вскользь, можно коснуться творчества и общественного значения великого мыслителя и художника в газетной статье, предопределенной жить один день и, к тому же, подчиненной ограничительным техническим условиям?» В другой публикации под названием «Четверть века творимой легенды» внутреннее недовольство газетным форматом доходило до самоиронии: что может прибавить ко всему сказанному о Толстом «провинциальный журналист в небольшой сравнительно газетной статье»?

Эмигранты-публицисты понимали, что личность, творчество великих русских писателей не вмещается в ограничительные рамки, какие представляет газета. Об этом прямо заявил К. И. Зайцев в очерке об К. С. Аксакове: величественная фигура и наследие одного из «столпов и основоположников славянофильства, конечно, не могут быть охарактеризованы в короткой газетной статье».

Не объясняет ли этот мотив несводимость рассказа о большой, серьезной литературе к фрагментарному и неполному выражению мысли? Газетные публикации эмигрантов, как правило, заключают в себе некий содержательный «избыток», не умещающийся в малую форму высказывания. Критика «русского Китая», если обратиться к публикациям в настоящем издании, по своему содержанию и глубине мысли часто выходила за пределы газетного «формата». Иные авторы (К. Зайцев, С. Курбатов, Г. Г. Сатовский-Ржевский, В. Обухов, Н. Петерец, М. Курдюмов) демонстрировали аналитические способности, сопоставимые с масштабом мысли западных эмигрантов. В статьях названных и некоторых других авторов лиризм, отражающий их субъективное, личностное восприятие классиков, временами вырастал в подлинный образец философской критики.

И, действительно, восточные эмигранты оставили примеры подлинно философско-эстетической интерпретации художественных произведений. В этом отношении достойно внимания статья С. Курбатова «Тень “Шинели”», где с профессионализмом, характерным для талантливого литературоведа, дается хронотопический анализ повести Гоголя, да еще такой, что он мог бы даже сегодня занять почетное место среди лучших работ о творчестве классика.

Интересны наблюдения Н. Щеголева в статье «Мысли по поводу Лермонтова», кажущиеся сегодня несколько архаичными: в свое время они должны были встретить у читателя сильнейший интеллектуальный и эмоциональный отклик. Особенно с учетом того, что автор последовательно проводит мысль о том, какое влияние Лермонтов оказал на его «личную жизнь». Н. Щеголев полагал, что нужно отбросить раз и навсегда набившие оскомину клише вроде «солнце русской поэзии», «великий русский поэт» и т. д. Поэты достойны того, чтобы сделать нашу любовь к ним «умнее, активнее».

Он акцентирует обстоятельство, связанное с предпочтениями Лермонтова в области стиховедческого искусства – пристрастие к использованию мужской рифмы в стихах и поэмах. По мысли критика, мужская рифма символизирует «скованность», «самоурезывание, самоограничение», «так как мужская рифма вообще менее свойственна русскому языку». Писать поэмы «одной лишь мужской рифмой был явно неблагодарный труд, но никаких трудов не боялся Лермонтов, чтобы себя сковать». Лермонтову на этом пути сопутствовала не только удача, иногда он «бывал побежденным».