Русская красавица. Антология смерти
Шрифт:
Он – высокий кучерявый брюнет с открытой улыбкой и лучистым взглядом – явно озабочен её состоянием. Обращается к ней вовсе не от развязности. Из желания что-то сказать, как-то привести её в чувства. Он расшаркивается, чиркает зажигалкой. Она шарахается, как от привидения. Нехорошо щурится, зло поджимая губы. Ещё больше усугубляет этим собственную странность.
Юный мальчик, сопляк совсем, а туда же. Едешь – едь спокойно. Что к окружающим приставать? Всё равно толку от этих знакомств никакого.
– Спасибо, не надо, – уклоняюсь от его огня, достаю свою Zippo.
Не
Не люблю я уличные знакомства. Говорят: «Давайте познакомимся!» Отвечаю: «Я – Марина. Вот и познакомились. Всё? Можно расходиться?» Оказывается, что нет, расходиться нельзя, потому как хотят обычно не столько познакомиться, сколько пообщаться, а точнее – пообщаться поближе. Но мне и нынешних любовников вполне достаточно. О чём, кстати, общаться? Какие у нас могут быть точки соприкосновения? Их и у близких-то людей не так много, а у таких вот случайных – и подавно не имеется. Скрасить дорогу пустой болтовней? Так не терплю напраслину, мне и самой не скучно, в сущности… Чем мы, случайные попутчики, можем быть друг другу полезны? Опыт – строгий педагог, розгами превративший меня в полного скептика – показывает, что ничем.
Особенно же не терплю знакомств в этой последней электричке. На то есть свои причины. Для меня поездка от родителей– три часа мощной извращенной клаустрофобии. Нет-нет, я боюсь не факта замкнутости пространства. Боюсь качества того, что в этом пространстве замыкается. Боюсь истеричной толпы, законсервированной в вагонах.
Тягостное воспоминание усугубляет моё дурное настроение. Пальцы непроизвольно тянутся к телефону.
– Привет, который час? – спрашиваю без особой надежды на нормальный ответ. Ну, какой человек оставит без комментариев такой нелепый звонок?!
– У тебя ж в телефоне часы есть! – смеётся Свинтус. – Опять маразматируешь?
За эти прожитые отдельно полгода, я звонила ему чуть ли не большее количество раз, чем за все предыдущие пять лет совместной жизни. Не от привязанности – из-за катастрофической неприспособленности к всякого рода бытовым несуразностям.
– Они неправильно выставлены, – ругаю часы и Свинтуса я. – Неужели нельзя просто, без подколок, ответить на вопрос? – голос мой истерично-надменен, и я сама пугаюсь собственной агрессивности. Да что ж это такое со мной делается?
– Можно, – Свинтус называет точное время, но прерывать разговор не спешит, чувствует, видимо, что со мной что-то не то, – Ты где вообще? В электричке? Может, тебя встретить?
На душе у меня настолько мерзко, что я готова согласиться. Невесть откуда взявшаяся раздражительность пугает меня больше, чем досаждает окружающим. «Да, встреть!» – уже собираюсь закричать я, но вспоминаю вдруг, что Свинтусу завтра на работу, и что полночи он будет рассказывать мне о том, какое важное утреннее совещание может сорваться из-за наших ночных буйств и его, Свинтуса, последующей недееспособности. Вспоминаю также, как хочу в горячую ванну и как не хочу ни с кем разговаривать… Ну его на фиг!
– Не стоит. Меня встретят, не переживай, – отвечаю.
– Вот у тех,
Я всё переворачиваюсь в пучине своих мрачных мыслей. Итак, время позднее. Про то, что меня будут встречать я, конечно же, наврала. Электричка опаздывает, и все мы вместе с ней. Только мы – опаздываем на метро. Электричке дальше добираться никуда не надо – она приедет на вокзал и будет дома.
Её не будут шмонать менты – вечные спутники вынужденных ночевок на вокзале: «Документы! А что это у вас в сумочке? Прокладки? Гы-гы-гы! Предъявите! Использованные? Вы сейчас доиздеваетесь!! Так, а у вас? Консервный ножик? Да это же, сука, холодное оружие!» (последняя фраза с нескрываемой радостью и мгновенной вспышкой изображения денежной купюры в предвкушающих глазах) «Пройдёмте!».
Над ней, электричкой, не будут подтрунивать таксисты: «Сколько, сколько? Да за такие деньги машина и пукнуть не согласится! Оставь себе на мороженое!».
Электричке в лицо не будут фыркать ярко накрашенные официантки пустых кафе: «Один чай и всё? Столик долго не занимать!»
Водитель рейсовой маршрутки не заявит ей, с усмешкой: «Должен к Планёрной. А поеду, куда вон тот господин с чемоданами скажет!»
Безликие тени подозрительных не будут слоняться вокруг неё всю ночь, норовя залезть, кто под юбку, а кто и в карман.
Сохраняя достоинство, опаздывающая электричка размеренно движется к вокзалу. А внутри у неё всё нарастает наше пассажирское недовольство. Всё, как в тот раз, когда я твёрдо решила впредь держаться особняком в этой электричке.
Тогда я точно так же стояла в тамбуре.
– Здесь курить нельзя, что, не видите значок? – пожилой крепенький мужичонка с двумя большими корзинами открыл дверь вагона и принялся отчитывать. Я и ещё двое курильщиков – один рыжий и крупный, другой седоватый и мизерный – удивлённо уставились на него. Вроде не проводник. Что ему не сидится?
– Здесь курить нельзя, говорю! – он последовал за мной, с трудом волоча свои вещи.
Ну что ты будешь делать?!
– А я и не курю, – спокойно улыбаюсь я, делая очередную затяжку.
– Хамка-нахалка-молодая-пигалица-я пожилой-войну прошёл-хамит! – радостно зашёлся лаем мужичонка.
– Эй, послушай! – рыжий попытался вступиться, – Отец! Ты…
– У меня имя есть! Нечего мне тыкать! – закричал «отец».
Всё было до скучного ясно. Случай клинический. Обращать внимание не стоит. Рыжий рассудил так же. Как вдруг… Из вагона вылетела запыхавшаяся женщина и заголосила:
– Что ж вы так орёте! У меня ребёнок спит! И так опаздываем! Уже ни на метро не успеем, никуда, а вы орёте! Мне ещё сорок минут от вокзала до мамы идти, не знаю, как доберусь, а вы орёте!