Русская литература XIX века. 1850-1870: учебное пособие
Шрифт:
Комедиантский дар помог Егору Глумову добиться успеха в мире «своих» людей. В пьесе «Лес» на «актеров» и «комедиантов» разделяет действующих лиц один из ее главных героев – провинциальный трагик Геннадий Несчастливцев. Покидая усадьбу Гурмыжской, он гордо отвечает на презрительную реплику хозяйки: «Комедианты? Нет, мы артисты, благородные артисты, а комедианты – вы. Мы коли любим, так ссоримся или дерёмся; коли помогаем, так уж последним трудовым грошом. А вы? Вы всю жизнь толкуете о благе общества, о любви к человечеству. А что вы сделали? Кого накормили? Кого утешили? Вы тешите только самих себя, самих себя забавляете. Вы комедианты, шуты, а не мы». Действительно, в пьесе «Лес» прежде всего актеры – Геннадий Несчастливцев и Аркадий Счастливцев – выпадают из мира «своих» людей с его волчьими, «лесными» законами.
«Ведь мы к сценическому искусству едва ли не самый способнейший в мире народ», ~ писал Островский. Создатель русского национального театра просто не мог не обратить внимания на судьбу русского
И Несчастливцев, и Счастливцев уже при первом появлении в комедии раскрываются перед нами как личности многогранные. Автор замечает, что у Аркашки Счастливцева на плече «узел в цветном платке», а в этом узле, как выясняется, «библиотека» из «тридцати пьес с нотами». «И всё это ты стяжал?» – со свойственной ему высокопарностью вопрошает приятеля Несчастливцев. «И за грех не считаю, – парирует Аркашка, – жалованье задерживают». Здесь примечательно всё: и сам факт воровства, и то, что именно стяжал бедный актёр, и то, почему он это сделал. Всего несколькими репликами, несколькими штрихами Островский мастерски создает характер и судьбу своего незадачливого героя: конечно, Счастливцев нечист на руку, может украсть «во спасение», но, с другой стороны, украденные пьесы представляют для актера не материальный, а профессиональный интерес. В комментариях к собранию сочинений Островского
В.Я. Лакшин отмечает: «Аркашка: битый, униженный, насквозь земной, привыкший ценить мирские блага вплоть до жалкого прихлебательства и всё же сохранивший в этом своём ничтожестве обаяние простоты и здравого смысла, а к тому же еще и какой-то актёрский кодекс чести». Сюда нужно добавить: и искрометный юмор. Часто отвечает он на реплики Несчастливцева шуткой, иногда пустяковой и легковесной, а иногда и с горьким подтекстом.
Для Счастливцева сцена и жизнь – вещи несовместимые. Он практически не играет в жизни, разве только каламбурит по многолетней своей привычке к комизму. Иное дело – Несчастливцев, в котором человек и актёр неразделимы: иногда он пускается на сознательную игру, представляясь в поместье Гурмыжской богатым полковником, а чаще играет почти бессознательно, как бы забывая, что он не на сцене, что он не герой Шекспира или Шиллера, а только бедный провинциальный трагик. Именно он приносит с собой в этот «лес» для «своих» людей всё богатство высоких романтических драм, роли в которых стали для него непроизвольным выражением собственной человеческой сущности и отношения к жизни. Эстетика театра, которому он служит, определена в пьесе самим Несчастливцевым: «Да понимаешь ли ты, что такое драматическая актриса? Знаешь ли ты, Аркашка, какую актрису мне нужно? Душа мне, братец, нужна, жизнь, огонь… Бросится женщина в омут головой от любви – вот актриса. Да чтоб я сам видел, а то не поверю. Вытащу из омута, тогда поверю».
Исследователи творчества Островского неоднократно отмечали, что для поэтики «Леса» чрезвычайно существенны литературные переклички и ассоциации. Но, пожалуй, самое большое количество таких ассоциаций вызывает именно сцена встречи Счастливцева и Несчастливцева. Парность двух героев, двух сценических амплуа – комика и трагика – существует, наверное, столько, сколько существует театр, начиная с комедии дель арте. Сам Счастливцев называет себя Сганарелем, сразу вызывая в памяти читателя мольеровские комедии. И, наконец, уже в современной Островскому критике было отмечено сближение Несчастливцева и Счастливцева со знаменитыми героями «Дон Кихота». Параллели между актерами из «Леса» и персонажами романа Сервантеса проводил, как известно, и В.Э. Мейерхольд.
«В этом актере есть что-то рыцарское, донкихотское, – комментирует В.Я. Лакшин. – Его возвышенная риторика иной раз смешна, театральна, а поступки порой напоминают бой с ветряными мельницами – пусть! Зато чистота, благородство его побуждений ставят его на высокий человеческий пьедестал. […] И конечно, как пересмешничающая тень, как комические обертоны трагического баса, как Санчо Панса при своем Дон Кихоте, вьется рядом с ним Ар кашка».
Литературоведы, анализируя композицию «Леса», не раз отмечали, что во второе действие Островский выделил всего лишь две сцены: объяснение Петра и Аксюши и встречу Счастливцева и Несчастливцева, тем самым подчеркивая особую значимость этих двух явлений. И действительно, без этой встречи художественное пространство пьесы как бы сузилось, ограничилось бы рамками усадьбы. Но автор превращает его поистине в пространство всероссийское; «От Вологды до Керчи и от Керчи до Вологды». Бродячая актёрская каста в лице Аркашки и Геннадия Демьяныча, исходившая Россию вдоль и поперек, необходима здесь Островскому, потому что эти скитальцы – люди с собственными нравственными принципами, которые никак не согласуются с принципами «своих» людей. Они видят ценность не в деньгах и вещах. Для них устроенность, сытость, покой невозможны, о чем свидетельствует рассказ Счастливцева о недолгом его житье-бытье у родных. Артистизм их натур
Поэтому именно актеры, придя в усадьбу Пеньки, становятся главными действующими лицами «Леса». Несчатливцеву суждено здесь спасти несчастных влюбленных, произнести в финале свой самый лучший в жизни монолог и восторжествовать с помощью своего высокого искусства над жалким житейским комедиантством гурмыжских и булановых, над «миром сов и филинов», над миром, где «всё в порядке».
«Этой пьесой начинается новый сорт моих произведений», – писал Островский о созданной им в 1879 г. драме «Бесприданница». Действительно, последний период творчества драматурга связан прежде всего с формированием нового для русского театра жанра психологической драмы. От психологических пьес предшествующего периода, среди которых, безусловно, необходимо отметить пьесу «Пучина» (1866), жанр которой самим автором был определён как «сцены из московской жизни», Островский пришёл к созданию таких шедевров, как «Бесприданница», «Последняя жертва» (1878), «Таланты и поклонники» (1882), «Без вины виноватые» (1884).
От произведений Островского этого периода уже виден переход к поэтике Чехова. Великий мастер предвосхищал многие позднейшие открытия русского и мирового театра, размышляя о будущем развитии драмы: «Многие условные правила исчезли, исчезнут и еще некоторые. Теперь драматические произведения есть не что иное, как драматизированная жизнь». Нельзя не увидеть в этих словах прямую перекличку с известным чеховским высказыванием: «Требуют, чтобы были герой, героиня, сценические эффекты. Но ведь в жизни не каждую минуту стреляются, вешаются, объясняются в любви. И не каждую минуту говорят умные вещи. Они больше едят, пьют, волочатся, говорят глупости. И вот надо, чтобы это было видно на сцене… Пусть на сцене всё будет так же сложно и так же вместе с тем просто, как в жизни».
Не случайно, видимо, именно поздние пьесы Островского оказались столь востребованы современным театром. Особенно актуальной, созвучной нынешнему времени стала «Последняя жертва»: в разных вариантах, иногда под разными наименованиями эта пьеса идет одновременно в пяти столичных театрах. Причины такого всплеска популярности вполне объяснимы: это мастерски выстроенная интрига, глубокая разработка характеров, яркая сценичность и, конечно же, проблематика, вновь ставшая остро актуальной.
Герои поздних драм Островского воспринимают жизнь как торг, игру, лотерею. Здесь главные героини не столько противопоставлены своему окружению, сколько являются его частью, живут по тем же самым безжалостным законам. Ни Ларису Огудалову, ни Юлию– Тугину, ни даже Негину уже нельзя назвать, как Катерину, существами иной природы – они плоть от плоти этого мира, где всё покупается и всё продается. Ни одна из героинь не может гордо сказать: «Я в торги не вступаю!» Каждая из них по-своему участвует в жизненной лотерее, где, если повезет, можно выиграть состояние, положение, беспечное существование. Только любовь здесь выиграть нельзя, в особенности, если ты бесприданница. Вспомним, с каким негодованием упрекает героиня «Последней жертвы» Ирина Львовна, промотавшегося Дульчина в том, что тот посмел претендовать на её «африканскую страсть». «Страсть», как и красота, и талант в этом мире тоже своих денег стоят. Даже яркая, незаурядная женщина, как понимает Лариса Огудалова, превращается здесь в дорогую вещь. Кнуров и Вожеватов в «Бесприданнице» разыгрывают эту вещь в орлянку, а в «Последней жертве» Флор Федулыч Прибытков – тоже удачливый коммерсант, ловко управляющийся с любыми делами, в том числе и любовными, – расчетливо и спокойно ссужает деньгами несчастную Юлию Тугину, наперёд зная: как только молодую женщину бросит в пух и прах проигравшийся любовник, она будет вынуждена принять его предложение и выйти замуж.
Пьесы «Последняя жертва», «Таланты и поклонники» завершаются, как это и прежде бывало у Островского, «милосердными» финалами. Исключение составляет лишь «Бесприданница», завершающаяся гибелью главной героини. Внешне вполне благополучно устраивают свою судьбу Негина, Юлия Тугина и тот же Дульчин. Но какой грустью веет от этого благополучия, как много потеряно героями в погоне за столь примитивно понятым счастьем…
В наши дни великий русский драматург вновь оказался самым современным и самым репертуарным автором. «Только при сценическом исполнении драматический вымысел автора получает вполне доконченную форму и производит то моральное действие, достижение которого автор поставил себе целью», – писал Островский. Основой его творчества всегда оставался серьезный нравственный стержень, позволяющий ему отличать дурное от хорошего, правду от лжи, маску от сути и называть вещи своими именами. Однако огромный нравственный потенциал драматургических произведений Островского никогда не перегружал пьесы дидактикой. Драматург не столько судит, сколько стремится понять и сохранить для своих героев надежду на духовное прозрение, движение души в сторону добра. С полным правом А.Н. Островский мог бы повторить пушкинские строки: «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал…» Добро, любовь, вечная человеческая надежда на счастье звучат в каждой из более чем сорока написанных драматургом пьес. Творчество А.Н. Островского – одновременно основа и вершина русской драмы, в них есть опора на незыблемые традиции и вечное стремление к обновлению, неоспоримые духовные ценности и всегда современное их звучание.