Русская революция глазами современников. Мемуары победителей и побежденных. 1905-1918
Шрифт:
– Сатрап! Полицейский ублюдок!
Но тут толпа рассеялась.
23 мая
Каждый раз, как я наносил визит в Думу, меня поражала оригинальность внешнего вида ее членов. Депутат из Польши был облачен в узкие голубые брюки, короткий итонский жакет и высокие шнурованные ботинки. У него были вьющиеся волосы, и он выглядел как типичный представитель сельского дворянства. На другом депутате из Польши был длинный, до колен, халат из белой фланели, украшенный сложным переплетением темно-красных галунов; с плеч у него спадала столь же длинная мягкая коричневая накидка без рукавов с ярко-красной оторочкой. Здесь же присутствовало несколько социалистов, которые ходили без воротничков, и здесь же вы могли увидеть все мыслимое разнообразие головных уборов.
Но скорее всего, никто не мог бы утверждать, что в Думе царит хаос; сама она воспринимает себя с неподдельной серьезностью. Пока по этому поводу позволил себе пошутить лишь один человек. Красоте зала, в котором заседали члены Думы, способствовало и его окружение; окна над креслом председателя образовывали полукруг и выходили на пространство, где было вдоволь воды и деревьев – нечто вроде пейзажа Версаля кисти Ватто, где в свое время проходили галантные празднества. Буквально на второй день двое крестьян забросали меня вопросами об Англии и парламентском устройстве Великобритании. Они спрашивали о налогах в Англии, какого рода образование я получил, каково положение сельского хозяйства в Англии, как организован севооборот (на этот вопрос я вряд ли мог дать вразумительный ответ) и как долго существует палата общин.
Прошлое воскресенье я провел в Петергофе, пригороде Санкт-Петербурга, где живет император. Здесь в парке среди деревьев и журчащих водопадов, среди высоких фонтанов, «les grand jets d'eau sveltes parmi les marbres» [4] представители среднего класса проводят воскресные дни, слушая окрестровую музыку. По этим живописным окрестностям внезапно может в открытой карете без всякого эскорта проехать российская императрица, напоминая собой красивый цветок. Я не мог отделаться от мыслей о Марии-Антуанетте [5] в Трианоне и думал, в самом ли деле десять тысяч мечей будут выхвачены из ножен в ее защиту».
4
«Меж мраморов большие водометы» (фр.). Из стихотворения П. Верлена «Лунный свет» в переводе Ф. Сологуба.
5
Мария-Антуанетта – французская королева, жена Людовика XVI. Была казнена в 1793 г. во время революции.
Хотя Дума взяла с места в карьер, ее стартовый рывок стал замедляться, и в 1907 году правительство крепко взяло ее в тиски. В результате к 1907 году революционное движение в России замерло. За границей, в Лондоне, прошла конференция, которая так ничего и не решила. Рамсей Макдональд, лидер британских социалистов, в лондонском Ист-Энде арендовал церковь для собрания делегатов. Они попытались провести встречу в Копенгагене, но полиция выставила их. Известный писатель Горький посетил эту конференцию.
«До этого времени я не встречал Ленина, да и читал его не так много, как следовало бы. Но то, что удалось мне прочитать, а особенно восторженные рассказы товарищей, которые
– Это хорошо, что вы приехали! Вы ведь драки любите? Здесь будет большая драчка.
Я ожидал, что Ленин не таков. Мне чего-то не хватало в нем. Картавит и руки сунул куда-то под мышки, стоит фертом. И вообще, весь – как-то слишком прост, не чувствуется в нем ничего от «вождя».
…Но вот поспешно взошел на кафедру Владимир Ильич, картаво произнес «товарищи». Мне показалось, что он плохо говорит, но уже через минуту я, как и все, был «поглощен» его речью. Первый раз слышал я, что о сложнейших вопросах политики можно говорить так просто. Этот не пытался сочинять красивые фразы, а подавал каждое слово на ладони, изумительно легко обнажая его точный смысл. Очень трудно передать необычное впечатление, которое он вызывал. Меньшевики, не стесняясь, показывали, что речь Ленина неприятна им, а сам он – более чем неприятен. Чем убедительнее он доказывал необходимость для партии подняться на высоту революционной теории для того, чтобы всесторонне проверить практику, тем озлобленнее прерывали его речь.
– Съезд не место для философии!
– Не учите нас, мы – не гимназисты!
Особенно старался кто-то рослый, бородатый, с лицом лавочника, он вскакивал со скамьи и, заикаясь, кричал:
– З-загово-орчики… в з-заговорчики играете! Б-бланкисты!
… У меня образовалось такое впечатление: каждый день съезда придает Владимиру Ильичу все новые и новые силы, делает его бодрее, уверенней, с каждым днем речи его звучат все более твердо и вся большевистская часть членов съезда настраивается решительнее, строже».
В 1909 году, когда Ленин обитал в Париже, разочарование сказалось и на нем. Прошло четыре года с того времени, как в России предпринимались решительные революционные действия, и работа Думы начала обретать все больше доверия. В 1909–1910 годах Ленин и его жена вели в Париже вялое меланхоличное существование, типичное для многих революционеров в изгнании. Не имея связей с Россией и даже со своими товарищами по эмиграции, большую часть времени они проводили в заботах о таких банальных проблемах, как деньги, поиски места для жилья, в котором было бы тепло. Крупская описывает их обыденную жизнь:
«Владимир Ильич испытывал весьма слабый интерес к тем усилиям, что мы предпринимали, дабы обзавестись новой квартирой. Его волновали более важные мысли. Мы сняли жилье в предместье города, на Рю Боньер, рядом с укреплениями; улица примыкала к авеню д'Орлеан недалеко от парка Монсури. Квартира была светлой, просторной и даже с зеркалами над камином. (Это была особенность новых домов.) Здесь имелась комната для моей матери, комната для Марии Ильиничны, которая приехала в Париж, еще одна для нас с Владимиром Ильичом и гостиная. Но эти довольно роскошные апартаменты не в полной мере соответствовали нашему образу жизни и «мебели», которую мы привезли из Женевы. Было хорошо заметно презрение, с которым консьержка смотрела на некрашеные доски наших рабочих столов, на скромные стулья и кресла. В нашей «гостиной» стояли лишь пара стульев и небольшой стол. Об уюте тут не было и речи.
Заниматься в Париже было очень трудно. Национальная библиотека располагалась далеко от того места, где мы жили. Владимир Ильич ездил туда в основном на велосипеде, но Париж отнюдь не напоминал предместье Женевы. Здесь передвижение требовало куда больше усилий, и Ильич после таких поездок очень уставал. В обеденное время библиотека закрывалась. Чтобы получить книги из библиотеки, требовалась масса формальностей. Ильич ругал и библиотеку, и Париж. Я написала французскому профессору, который летом вел курсы французского языка в Женеве, с просьбой порекомендовать другую хорошую библиотеку и немедленно получила ответ со всей необходимой информацией. Ильич объехал все рекомендованные библиотеки, но так и не смог найти ту, которая его устраивала. В конечном итоге у него украли велосипед. Обычно он оставлял его под лестницей дома, примыкающего к Национальной библиотеке и платил консьержке десять сантимов в день за присмотр. Когда велосипед украли, консьержка заявила, что не нанималась смотреть за ним, а просто разрешала Ильичу оставлять его под лестницей.