Русская троица ХХ века: Ленин, Троцкий, Сталин

Глобачев Михаил

Зато в осетинском есть существительное дзуг, означающее стадо или отару. На кударском диалекте — в тех краях, где Цхинвал, а совсем рядом и Гори, оно произносится «джуг». Фамилии, образованные от этой основы, весьма распространены у осетин.

Имеется, впрочем, и «армянская», и «княжеская», и немало других версий происхождения Сталина. По самой причудливой из них, Coco мог оказаться незаконным сыном знаменитого путешественника Николая Пржевальского, который якобы побывал однажды в Гори, там познакомился с Екатериной Джугашвили, подрабатывавшей в гостиничных прислугах, и даже посылал ей деньги после отъезда. Хронология у апокрифа вроде как убедительная, и портретное сходство двух мужчин бросается в глаза. Правда, ни один сколько-нибудь авторитетный источник эту легенду не подтверждает, вдобавок некоторые прямо указывают, что закоренелый холостяк и странник Пржевальский вовсе не интересовался женским полом, а исключительно молодыми ординарцами…

Любопытно, однако, что Сталин, уже сделавшись всесильным вождем, как будто нисколько не старался

пресечь даже самые нелепые слухи о своем кровном родстве. Можно предположить, что в душе ему даже больше импонировало считаться тайным потомком местного князя или смоленского дворянина с польской (на самом деле — ополяченной украинской) фамилией, чем сыном безвестного сапожника. Именно безвестного — вплоть до того, что в своей канонической автобиографии Сталин почти ничего не сообщил о человеке, давшем ему первую фамилию. Сегодня мы знаем приблизительную дату и месту рождения Бесо Джугашвили, имеем кое-какие представления о его отце и старшем брате, но вынуждены лишь догадываться, как жил он сам, когда и отчего скончался (даже даты смерти сообщаются разные). По одним данным, он умер в больнице, по другим — был зарезан во время пьяной драки в духане. Вдобавок у одних биографов можно почерпнуть сведения, будто Бесо не умел читать и писать даже на родном языке, пил горькую и нещадно избивал сына-младенца — единственного выжившего из троих (или четверых: тут тоже расхождения). Другие же утверждают, что Джугашвили-старший был вполне благопристойным, хоть и неудачливым представителем, как выражаются сейчас, малого бизнеса; что кроме грузинского он знал русский и еще тьму языков Кавказа, любил декламировать наизусть поэму «Витязь в тигровой шкуре». Но если вдруг простой сапожник и так умничает — не иначе, впрямь еврей?

Скорее всего, здесь мы имеем дело с сознательным выстраиванием все того же богочеловеческого мифа, только в другой аранжировке, которая предписывает сверхприродной сущности отрешиться от порочащих связей со всем земным. Виссарион Джугашвили, таким образом, превратился в еще одну бесплотную «пьесу для механического пианино» с вариациями на тему святого Иосифа, бывшего лишь номинальным родителем. Хотя в реальности это имя досталось не сапожнику, а как раз его всемогущему сыну, и оказалось более чем судьбоносным. Ведь Иосиф из Книги Бытия, поначалу отвергнутый единокровными братьями и превращенный в жалкого раба, благодаря своим необычайным достоинствам выбился в главные распорядители всех богатств великого Египта! Но Сталину его собственное имя, похоже, не нравилось. То ли даже такой выдающий «омен» он счел для себя слишком мелким, то ли прозвище того Иосифа — Прекрасный — подсознательно раздражало невзрачного рябого семинариста; а может, причиной была незавидная роль другого Иосифа, евангельского плотника.

Все же Сталин помнил товарищей своего детства и вполне дружелюбно относился к некоторым из них, следовательно, общие воспоминания вряд ли могли быть чересчур тягостными. Да и было это детство скорее захудалого мещанина, чем совсем уж обездоленного пролетария: во всяком случае, работать с малолетства Coco не пришлось — учился, играл со сверстниками, мечтал сочинить великие стихи… Несомненно, он был в определенном смысле дэдас швилико: в традиционном грузинском миропонимании скорее «маминым ребенком», нежели маменькиным сынком. Это Кеке из последних сил тянула его наверх — к образованию, вопреки противодействию (судя по всему, далеко не зверскому) со стороны отца, желавшего передать отпрыску свою профессию [Сталин, 1946]. [2]

2

Любопытна, однако, характерная деталь в изысканиях доморощенных психоаналитиков, приписывающих отцовскому влиянию особое пристрастие Сталина к сапогам, которые он, как известно, предпочитал любой другой обувке: лишь считанные портреты запечатлели вождя в ботинках, да и то при парадной форме генералиссимуса. С этой версией возможно согласиться постольку, поскольку в грузинском, как и в русском (в отличие от ряда других языков) слова, обозначающие мастера по шитью и ремонту обуви и саму обувь с высокими голенищами, являются однокоренными.

Созревшему Сталину, однако, пришлось ради мифа об особой миссии отбросить и эту память. Не знать своего и своих, быть Другим, неведомо кем (кстати, в одном из родственных русскому языков смешное, по здешним понятиям, выражение «быть кем-то» и означает дословно: стать знаменитостью, выбиться наверх).

Известно, что его сын Василий как-то раз принялся объяснять младшей сестренке тайны их общего происхождения следующим образом: «Раньше наш папа был грузин»… Окончательный выбор партийной клички решай сразу две задачи большевика Джугашвили. Во-первых, он избавлялся — пусть не во внешности, но хотя бы на бумаге — от слишком очевидного этнического колорита, тем самым делая первый шаг к полной смене своего естества. Во-вторых, псевдоним должен был подчеркивать особые качества его носителя: мужество, твердость и даже, так сказать, пролетарскую индустриальную жилку. Сталин, Каменев, Молотов — все это типичные «говорящие имена».

Выходит, в жизни Ленина и Сталина материнская любовь сыграла, у каждого по-своему, одинаково важную роль. И у обоих плоды этой любви трансформировались в абсолютный эгоцентризм!

Одесса-мама

Истоки

Троцкого, начала его биографии изучены меньше, чем происхождение Ленина и Сталина. Да и было оно вроде бы наиболее прозрачным из всех — как есть «умный еврей». Но по-своему тоже неординарным.

Если, например, Каменев (Розенфельд) и Зиновьев (Апфельбаум) после революции нигде не использовали своих настоящих фамилий; можно сказать, от них «открестились», да и в имена-отчества внесли немалую путаницу, то Лев Давидович Бронштейн представлялся ею довольно часто. Еврейского происхождения он не только не стеснялся, но иногда публично упоминал о нем, как о факторе, существенном для принятия политических решений. Псевдоним Троцкий — попросту имя из чужого паспорта, то ли украденного молодым революционером, то ли подаренного ему дальним родственником (большинство источников, однако, сходится в том, что законный обладатель документа служил надзирателем в тюрьме). Фамилия достаточно нейтральная, по всей очевидности, одного корня с городом Троки Виленской губернии, ныне Тракай. Ее в принципе мог носить и поляк, и ополяченный или обрусевший литовец, и особенно белорус; единственный «намек» можно усмотреть в том, что Виленщина, как почти все западные области Российской империи, входила в черту оседлости и имела множество еврейских местечек.

Между тем Лева Бронштейн родился и провел первые годы жизни вовсе не в местечке, а на хуторе в окрестностях Елисаветграда (нынешний Кировоград, областной центр Украины) [Троцкий, 1991]. Его отца по современным меркам можно счесть фермером средней руки, что весьма необычно для еврейской судьбы в России того времени. Евреи-колонисты были феноменом, встречавшимся фактически лишь в Новороссии; селиться и вести хозяйство на тамошних свободных землях им дозволил Николай Первый, когда этот край, еще сравнительно мало освоенный, остро нуждался в стимулах к развитию, в частности, в притоке предприимчивых мигрантов из внутренних областей. Семья Бронштейнов была большой, как у Ульяновых: Лева родился в ней пятым, предпоследним ребенком (правда, выжили, как и у Джугашвили, не все, но большинство). Со временем ее глава зарабатывал все лучше и даже основательно разбогател. Второе поколение среднего класса — очевидная параллель с Лениным, чей родитель собственным трудом и умом вышел из разночинцев в потомственные дворяне, заслужив чин штатского генерала. И политическая карьера Льва Давидовича задалась с первых шагов, так что у него почвы для комплексов неполноценности или Эдипа явно не было. При этом мать Троцкого Анетта Львовна, в девичестве Животовская, в его жизни играла вряд ли меньшую роль, чем бывает в большинстве семейств евреев-ашкенази.

Как и Ульяновы, Бронштейны жили в прилично обустроенном собственном доме, где имелся даже клавесин. При этом сельскую жизнь во всех подробностях Троцкий явно знал куда лучше, чем подавляющее большинство его соратников по партийному руководству, поскольку в детстве и юности непосредственно к ней прикоснулся. Сам он вспоминал о сочувствии, которое испытывал к наемным работникам отца, объясняя этим свою обостренную тягу к социальной справедливости. Трудно сказать, насколько точны «командирские» воспоминания. Ясно, однако, что с пролетариатом в марксовом понимании этого слова ни один из трех будущих вождей не был связан точно так же, как и с потомственной элитой.

Небезынтересно также то, что Анетта Львовна имела тесные семейные связи с Одессой; там Лева учился и воспитывался почти десять лет. Известно высказывание молодого Троцкого: «Одесса похожа на Париж, но только лучше».

Сегодня немногие знают, что Одесса в конце XIX — начале XX века была одним из важнейших городов империи: четвертым по величине после Санкт-Петербурга, Москвы и Варшавы. Даже Киев вплоть до последних предвоенных лет существенно уступал ей по численности населения, да и по своему культурному и экономическому значению. А если вспомнить, что это был главный порт на всем Черном море (до чьих берегов Стамбул тогда еще не успел дошагать от своей босфорской теснины), то становится понятно, почему весь следующий век выходцы из этого города составляли самую активную часть российско-советской интеллектуальной и артистической элиты.

Это в поздние советские годы Одессе стали навязывать роль рассадника всяческого еврейства, по сути, местечка гигантских размеров, а при царях, да и еще долгое время спустя она выглядела куда интересней. Город, заложенный в 1794 году, строился по европейским образцам. Основатели — адмирал Осип Дерибас, урожденный неаполитанец, выдающийся военный инженер Франц Деволан из Антверпена, градоначальник герцог де Ришелье, родственник знаменитого кардинала в шестом колене, и другие задумали его не только как крупный центр международной торговли, но и как очаг науки, просвещения и культуры на южных окраинах, только что окончательно присоединенных к Российской империи. Не случайно уже в 1809 году в Одессе открылся первый городской театр, который в следующем веке с энтузиазмом посещал юный Бронштейн, большой любитель оперы; а в середине 1820-х — Ришельевский лицей, будущий Новороссийский университет. Здесь блистали звезды европейской оперы Аделаида Ринальди и Анжелика Каталани, Джузеппе Марини и Аделина Патти. В 1847 году в Одессе дал шесть концертов Ференц Лист. В музыкальной культуре следующего столетия она славится как город, подаривший миру Давида Ойстраха, Эмиля Гилельса, Святослава Рихтера. В Одессе начинали художники Иван Айвазовский и Василий Кандинский; ей посвящены тысячи литературных сюжетов, от Пушкина до Рабиновича (того из них, что стал известен под именем Шолом-Алейхем)…