Русская жизнь. Лузеры (декабрь 2008)
Шрифт:
Вахид подумал и сказал: «Не убьют», - и Тарас принял решение не возвращаться в бутик вовсе. И действительно - никто из хозяев не стал душить его модным тогда ремнем Cesare Paciotti. Лузерство при всех своих недостатках все же предполагает известную легкость бытия.
Лузер соотносится с неудачником примерно как кэш с деньгами - в нем достаточно видимости, но мало глубины.
Неудачник - это имманентное. Лузеры - те, кто хотят стать неудачниками. В лузерстве есть воля и поза разгрузочного дня; не случайно лузеры нежат свои провалы, как панки ирокез. В общем, поэтика распада личности, как снисходительно повторяет в таких случаях моя добрая подруга Меглинская. Именно об этой поэтике сказано в лучшем романе про тех, у которых все из рук валится - «ощущение таинственности, неизбежности и красоты происходящего - чувство, которое переживали почти все молодые люди всех времен, когда запрокинув голову, смотрели ввысь и видели, что их небеса гаснут».
Дмитрий Быков
Проспи, художник
Русский
В начале нулевых мы с прекрасным петербургским критиком Никитой Елисеевым придумали журнал «Лузер». Потом, когда Россия стала подниматься с колен и актуальней стали родные названия, мы переименовали его в «Лох», а когда русским стало все вокруг, от жизни до пионера, нам понравился вариант «Русский лох» или даже «Архилох», потому что наш круче всех. Мы и теперь еще, встречаясь в Москве или Питере, любим пофантазировать о нашем антиглянцевом глянце. По-моему, сегодня это очень актуальный проект. Мы открыты для контактов. Журнал должен быть дешев в производстве: газетная бумага, отвратительные черно-белые фотографии, крайне примитивная верстка - короче, полное соответствие формы содержанию.
Идея была в следующем. В девяностые все массово подвинулись на изложении историй успеха. Безработные историки сочиняли очерки о том, как повезло Паганини или Грейс Келли. Вообще-то им не шибко везло, даже Грейс Келли сменила звездную кинокарьеру на скучную роль монакской княжны и погибла в 52 года, не говоря уж про Паганини, но теперь все это проходило по разряду триумфов, потому что все они уже умерли, и это можно считать их главным везением. При рассказывании любой истории акцентировалась спасительная роль случайности в сочетании с проповедью упорного труда. Удивительный этот гибрид возникал потому, что гламур почти сплошь был лицензионный, запускался либо западными менеджерами, либо западными же выпускниками, а потому роль упорного труда оставалась ведущей; русская же специфика выражалась в том, что трудолюбивому рыбаку в конце концов попадалась говорящая щука, после чего он передвигался уже исключительно на печи. Как ни странно, это действительно классический русский сценарий успеха - синтетический, евразийский: работать, конечно, надо, потому что трудящийся человек проявляет похвальное смирение и не мельтешит под носом у государства, и вообще труд есть благо, но награда все равно достается не тому, кто трудится, а тому, кому повезет. Что-то вроде оптимальной для работодателя схемы, когда работа делается по контракту, а зарплата распределяется через лотерею.
Читать все это было, конечно, невозможно. Считалось, что депрессивной стране надо указать ослепительную перспективу, повесить, что ли, морковку перед носом, - но это ведь наивное горьковское заблуждение, что простые девушки любят читать исключительно про жизнь виконтов. Настя в «На дне» только про это и читает, но случай самого Горького доказывает обратное: массовый успех приходит лишь к тому писателю, который рассказывает читателю про него самого. Пришел человек из низов, показал низам их быт, как он выглядит со стороны, - и все схватились за голову. Правда и то, что такую картину выдержит не всякий читатель, что реализм возникает на подъемах общественного сознания, когда надо звать к действию, а в моменты депрессий, может, и плодотворней дурить читателя сказками, - но читать про чужое счастье в такие минуты тем более невыносимо. Так что наш журнал, по-моему, должен был иметь успех.
Мы собирались публиковать там истории разорений, поскольку все писали о крупных обогащениях, а все состояния получились примерно одинаково. Сценарий этот хорошо изложен в классическом анекдоте, когда дядя-миллионер делится опытом с племянником: у меня было два цента, я купил яблоко, очистил его и продал за четыре цента. Купил два яблока, очистил их и продал за восемь центов. Купил четыре яблока… и так бы и занимался всей этой фигней до сих пор, если бы дядя Билл внезапно не оставил мне состояние. Этот анекдот рассказал мне когда-то на Чукотке олигарх А. Перефразируя Толстого, все состояния нажиты одинаково и почти всегда нечистоплотно, а вот разорения сугубо индивидуальны. Засим, там публиковались бы истории несчастной любви. И если большинство эротических изданий печатают ликующие отчеты о прекрасном сексе, который однажды случайно получился в роскошном СВ с шикарной попутчицей, - мы печатали бы подборки писем о том, как не дала или не встал (уверяю вас, такое случается, и даже чаще, чем роскошный секс в шикарном СВ с обалденной попутчицей). В общем, это был бы очень утешительный журнал, и что-то мне подсказывает, что он еще вполне возможен, благо обстановка более чем располагает.
И вот, сочиняя концепцию этого фантастического издания, мы столкнулись с настоящей терминологической проблемой: в России более, чем где-либо, отчетлива пропасть между лузером и аутсайдером. Отечественная литература отследила ее раньше, чем философия и социология: все российские неудачники четко подразделяются на два отряда: тех, кто играет и проигрывает, и тех, кто воздерживается от игры. Первые очень любят упрекать вторых в лузерстве, но это только для того, чтобы им самим было не так одиноко проигрывать. Для сравнения: сквозной персонаж Зощенко - явный и беспримесный лузер. Он беспрестанно стремится к социализации, к жалкому жизнеустройству, хотя бы посредством козы, к завоеванию копеечного уважения копеечных соседей или сослуживцев, - одним словом, очень много суетится с ничтожным результатом. Именно поэтому он так много разговаривает, забалтывая внутреннюю свою бездну. А герой Вагинова - аутсайдер. Он коллекционирует
Рассказываю, почему так происходит. В силу разных причин… а впрочем, почему бы сейчас не объяснить эти причины? Мне кажется, одна из важных миссий России в мире - демонстрация глупости, обреченности, изначальной онтологической неправильности всех чужих способов жизни: мы словно нарочно пародируем их, чтобы по контрасту сделалась очевиднее тайная правильность нашего собственного образа действий. Русская жизнь - как и одноименный журнал - являет собой сложный конгломерат неочевидных и тонких методик: тут и горизонтальная солидарность, и множество общественных договоров, и лазейки в законах, и умение предаваться ненужным на первый взгляд занятиям, и особая национальная форма лени, являющаяся в действительности лишь способом воздержания от ненужной и губительной суеты. Русская жизнь может казаться абсурдной, полной ненужных ограничений и предрассудков - как система индийского общества с точки зрения британца; но британец пусть живет в Британии, а из Индии его рано или поздно попросят. Разумеется, индус может надеть британский смокинг, и он даже будет прилично на нем сидеть, - но, думается, нет лучшего способа доказать абсурдность и комичность смокинга. Так и Россия, примеряющая периодически то французское просвещение, то немецкую деловитость, то американскую изворотливость, то всемирную космополитическую революционность, - и все для того, чтобы довести это до абсурда и тем скомпрометировать окончательно. Любой, кто стремится к внешнему успеху, участвует в этом пародийном спектакле и завоевывает в результате пародийную шоколадную медаль, орден Сутулова на спину, публичное разоблачение и хорошо, если не ссылку. Истинный российский успех делается на других аренах, и главная заслуга тут - неучастие. Аутсайдера могут травить и гнобить, но, в конце концов, он посмеется последним.
Это хорошо понял блестящий российский режиссер Овчаров в своем недавнем «Саде» - вольной экранизации последней чеховской комедии. Он взял всех смешных, жалких и обреченных персонажей пьесы - от Гаева до Трофимова - и сделал их благородными красавцами. А всех деловитых и успешных - собственно, только одного, потому что не лакея же Яшу считать таковым, - вывел карикатурно, наделив массой комических, гротескных черт. Всего-то и понадобилось - добавить финальный титр «Шел 1904 год». И теперь смотрите, что получается. Если бы не опыт Акунина с «Чайкой», - по-моему, упрощенный, - имело бы смысл написать пятый акт «Вишневого сада», из которого все стало бы понятно. Думаю, возможны три варианта.
Первый. Париж, 1921 год. Шестидесятилетняя Раневская, давно обжившись во Франции, похоронив подлого любовника, который болел-болел, да и умер, наконец вышла замуж за приличного пожилого француза и тихо проживает на вилле в Ментоне среди цветущего - не вишневого, конечно, а олеандрового - сада. Ее дочь Аня замужем за крупным буржуа и помогает матери - русские дворяне не очень умеют зарабатывать, но взаимовыручка у них поставлена. Во Францию чудом сумел сбежать пятидесятилетний Лопахин - без гроша, без связей: имущество реквизировано, по-французски говорит хуже Яши, за переход границы пришлось отдать последние серебряные ложечки. Он находит Раневскую и падает ей в ноги: Любовь Андреевна! Выручайте! Пустите пожить, пока освоюсь!
– Живите, голубчик, - добродушно говорит Раневская. Ей не привыкать: он ведь сын и внук ее крепостных.
– У нас как раз дворецкий приболел…
– Ух, мы развернемся, - потирает руки Лопахин.
– Большевики падут через месяц, самое большее - через два. Вернем землю, начнем хозяйствовать по-новому… ух!! Я вам, Любовь Андреевна, все верну, все как есть. Правда, сада уже нет, вырубил. Там теперь дачи. Но ничего, мы насадим новый… думаю, сливовый… хорошо также груши…
– Голубчик, - снисходительно говорит Раневская, уже знающая из газет, что на месте ее бывшего сада теперь коммуна для перевоспитания беспризорников имени отважного борца с буржуазией маркиза де Сада.
– Они не падут ни через месяц, ни через два… а когда падут, там уже нечего будет спасать, потому что все, включая землю, сгниет до основания. Вы разузнайте лучше, не нужны ли тут где шоферы… или вот в ресторане у нас напротив официантом служит полковник Стецкий, чудесный человек, такие манеры… он вам поможет устроиться на первое время…