Русские эротические сказы
Шрифт:
То-то… Приезжает начальство. С наганом, в галифе, сапоги хромовые. Молодая женщина. Это после стали её звать Зоя Незнаниха. А то – имя-отчество, строгий порядок.
Собрала наших, как заорёт: «Души-и врагов, как голую ложь, пока свинячья моча из ушей не пойдёт! Воткнём им штыки во все чувствительные места!»
Тут наши-то задумались первый раз в жизни: вести её на интересный обед, нет? Найдётся кто такой смелый – предложит ей раздеться?
Нашёлся говорун Антипушка. Гулёный холостой мужик, лет двадцати пяти. Крутил издалека, да намёком высказал ей. Народ, мол, желает раздеться догола ради удовольствия летней погоды, и чтоб вы заодно… А она: «Порадовал
И перетрясла наших. Ходила с наганом по дворам, в подполы лазила. Сколько пересажала, сколько – на высылку. Людей сажать – не репку, нагинаться не надо. Никакой жалости, кричит, не знаю – а лишь бы на каждую народную слезу отобрать полтинник, у кого спрятан!
Вишь, сколь к месту слезливый народ у ней. До чего предана коммунизму. Вот его, говорит, я знаю – ненаглядный маяк. А боле – ничего!
Что юноша и девушка делают – не знала. И не хочу, дескать, даже знать.
Как она в Красной Армии служила, ей там ремнём руки связали и получили боевой подъём духа. Кричали на ней: «Даёшь победу над Колчаком!» А она рыдала – потом Антипушке призналась. Рыдала и билась, и ей поставили на вид: «Колчака тебе жалко?!» Постановили просить извинения у обиженных товарищей. Простите, мол, мою слабость. Видно, есть ещё у меня снисхождение к врагу. Вперёд при этих классовых делах будет только одна суровость!
Она думала, что и мужики этак же вяжут вожжами руки бабам и беспощадно делают детей. Ничего, мол, – всякая непреклонность на пользу коммунизму. Пусть дети рожаются готовыми красноармейцами. Сколь слёз-де ради нас задушено, столь причитается нам полтинников! Радовалась, что по ночам редкая баба кричит. Суровый народ! Некого-то и заставлять – извинения просить, за слабость.
Заставила лишь сделать колхоз. Объезжает кругом на коне, учитывает полевую работу. А теплынь, раздолье! Мышки в траве снуют, ястребок парит. Облачка – лебяжий пух. Солнышко так и морит на жгучий сон.
Рысит Зоя перелеском: от жары потеет, от бдительности – холод на сердце. Глядь, на краю овсяного поля – какое-то колыхание. Ну, думает, никак враг колхозного строя затеял чего… Стреножила коня, крадётся с наганом к опасному месту. А девичий смех как вдруг вырвется – да ещё, да ещё! Страсть как хорошо кому-то.
Развела овсы руками: ей и засвети в глаза. Мужик без штанов и девка нагишом, рады радёшеньки. Сплотились пупками, потирают друг дружку, помахивают телами. Зоя вгляделась: руки у девушки не связаны, глаза сладкие – ни слезинки в них. И к мужику она этакая ласковая! Он было присмирел чего-то, а она ручкой дотянулась до двух яблочек молоденьких, давай их завлекательно теребить-куердить, ноготками задорить. Они и закачались опять: о девичьи балабончики голые, тугие, беленькие – тук-пристук.
А мужик, сквозь радостный задых, называет девушку изюминкой, медовым навздрючь-копытцем. Такие нежные говорит слова – Зоя прямо потеряна. Не знаю, думает себе, нельзя представить даже, чтоб этак делали детей.
А что же они делают? Удивилась до того – дуло нагана уставила себе в переносицу, почёсывает дулом лоб. После сурово хватает мужика за пятку.
Он – лягаться. Оторвался от голого-то, от горячего – Антипушка. Рычал, да и обмер. Зоя с наганом, а он с сердитой пушкой. Куда там уймёшь её! Так и нацелился в Зою навершник лилов, не боится зубов. Она в галифе, а наганом, однако, прикрылась.
Антипушка и перевёл дух. Незнаниха! Чуть не прыскает мужик. Уж он её сквозь видит. Сажайте, говорит, товарищ, – мы люди не капризные. Мы самое-то чувствительное на съеденье отдаём, лишь бы овсы спасти. Вестимо – врагу хуже ножа колхозный урожай!
Зоя как вскочит! Гимнастёрку обдёргивает, сапогом – топ! Ну-ну, мол, где враг?
Вот Антипушка объясняет. Крадётся-де враг воткнуть в колхозное поле зловредный колышек. А она – и указывает на девушку – предстающая полевая печаль. И говорит печаль врагу: я тебя, догола-то раздев, пойму! Ой, пойму! И задушу сурово. А враг посмеивается – не голая ты печаль, не совладаешь. Ну чего – тогда она душит его голая. А поле-то вот оно, родимое: лелеет колхозные овсы.
Эдак борются полевая печаль и вражий смех. И он начинает одолевать. Вот, мол, ха-ха-ха, воткну в колхозное-то единоличника посошок! А печаль: «Не успела Красная Армия воткнуть тебе штыки в чувствительные места, так я заслоню поле своим самым чувствительным…»
Лишь только он хотел на колхозное посягнуть, она навздрючь-копытцем и переняла посошок единоличника. Тут уж и сама голая печаль в смех. Хи-хи-хи – не уйдёшь теперь! Он бы выскочить, а навздрючь-копытце за ним, за ним, балабончики подскакивают, тугонькие. Заслоняют поле колхозное, поёрзывают по нему, баюкают.
Он кричит: «Я середняк!» – «Хи-хи-хи, ты-то середняк? Ты-то?» Так и спорят – спорщики. Зоя его слушает, Антипушку, глядит: «Нет, этот не середняк. Уж это я знаю, размер-длину!» Да, мол… Качает головой. Всё и объяснено. Если бы, говорит, допускала суровость, как бы я посмеялась на вашу темноту! Но хорошо болеете за колхозное. Чувствительно. И очень здорово высмеян и опозорен враг. Вот соберём урожай и сделаем такое представление на всю область. Вы уж постарайтесь!
Убирает наган в кобуру и снова в объезд. Вздыхает. Эх, снять бы галифе да позащищать поле колхозное! И чего я на наган больше надеюсь, чем на свои балабончики? Неуж они у меня не прыгучие?
Антипушка и девка глядят вслед: ну, Незнаниха и есть!
А жар-то томит. Дух полевой пьянит. Тем более и в лесу сердце волнуемо…
Вот день-два минуло – едет Зоя лесом колхозные ульи проверить, а тело плотно одетое так и просится на волю. Кругом ягода спеет, наливается, зверюшки жирок нагуливают. Как телу-то наголо не погулять? Не потешить себя в речке? Давно, чай, балабончики упружисты заслужили – вон зрелые какие. И всё-то они ездят, всё они – а на них никто… Смутно эдак-то у Зои на душе, но сурово сдерживает свою чувствительность.
Едет бережком, а тут бывший помещичий сад одичалый. Встал конь под яблоней, задумалась Зоя, а над ней шёпот: «Потянем подольше – насластимся больше!» А другой голос: «Да, так сидючи, больно-то не разгонишься! Ха-ха-ха!» А первый голос: «Скок-поскок – есть яблочко!» А второй: «Ты держи меня получше – как бы не сорваться». – «Хи-хи-хи, чай, у меня не середняк – не сорвёшься!»
Зоя задрала голову, а на яблоне, на толстом суку – Антипушка без штанов, ноги свесил, помахивает. На нём угнездилась голая девушка, титеньки наливные в грудь ему потыкивает, ногами его обняла – упасть боится. Заняты оба – не видят, не слышат, кто под ними. У них одна мысль: кто из них рискует больше? Девушка говорит: «У меня риск двойной. Или твой сук подведёт – упаду. Или тот сук не выдержит – расшибёмся оба».