Русские хроники 10 века
Шрифт:
Говорить о милосердии божием язык не поворачивался. Излить свои мысли о Прави и правой греческой вере посчитал не ко времени. Не поймут новгородцы его после недавнего побоища, о сём позже поговорит.
Новгородцы, только что с пожара, чумазые, в грязной изодранной одежде, с опалёнными волосами, тревожно озирались.
Воробей подал знак дружинникам.
– Гоните всех в Волхов, мужей выше моста, жён ниже.
Толпы новгородцев, теснимые конными дружинниками, сходили в воду. На берегу стояли попы в чёрных долгополых одеждах, с крестами в руках, говорили непонятные слова. Новгородцы, пользуясь возникшей сумятицей, ибо никто не следил за порядком, не вёл учёта крещаемых, зайдя в воду, разбредались в стороны, проскальзывали в опускавшихся сумерках сквозь оцепление, прятались по домам. Крещению конца-краю не было видно. Путята и Воробей, взяв по сотне дружинников, устремились один на Людин конец,
Иоаким сомневался – примет ли Господь такое крещение? Крещаемые ни символа веры не знают, не отрекаются от бесовства. Молитвы священники читают над скопищами. Не есть ли это насмешка над святым таинством? Впрочем, в Киеве происходило то же самое.
На взмыленном коне вернулся довольный Добрыня, но тут же предался гневу. Вид догорающих пороков, подожжённых чьей-то чрезмерно ретивой рукой, вызвал у воеводы вспышку ярости. В сердцах хватил десницей по луке седла, да содеянного не исправишь. Он-то собирался диковинные орудия перетащить в Киев, изготовить ещё такие же. Пороки есть у ромеев, были бы и у русичей. Подъехали Путята с Воробьём, в растерянности разводили руками.
– Что делать, честной отец? – вопросил Воробей, утирая взопревший лоб. – Кого ни гоним, все вопят – мы крестилися. Кто их разберёт, кто крещёный, кто нет?
Добрыня хохотнул.
– А ты гляди, кто чумазый, в саже, тот не крещёный, кто чистый, тот окунался.
Путята вопросил:
– Не отложить ли на завтра? Темняется.
Добрыня не согласился.
– Сегодня покончить надобно. Хоть до утра крестить будем, а сегодня окрестим. Костры по берегам разведём.
Иоаким добавил:
– Всех заново крестить. Пускай из воды к священникам подходят. Те над каждым молитву прочитают и крест дадут. У кого крест будет, тот и крещёный. Я велю священству, что делать, – с этими словами епископ направился к ближайшему попу.
Путята присвистнул. Ежели каждый новгородец станет крест целовать, да попы над каждым молитву читать, и впрямь до утра проканителятся.
4
Третий день вспоминался смутно и обрывочно. Обрывки воспоминаний, разделённые провалами, плохо стыковались между собой. По прошествии времени Рудинец долго удивлялся, как остался жив в том кроваво-огненном хаосе. Какой бог сберёг его?
С приближающихся лодий кметы метали огненные стрелы. Начавшиеся пожары тушить было некому. С берега в лодии летели стрелы, но кметы прикрывались щитами. В утреннем свете было хорошо видно, что берег обороняют не ротники, а кое-как вооружённые жители. Да на третий день то стало ведомо из расспросов. Потому лодии не сбавляли ход. Со стрелой в груди упал Павно. Ещё два славенца корчились на вымоле. Укрываясь от метких стрел, ратники отступили за пристанские постройки, дружинники пристали к берегу и горохом посыпались с лодий. То была не битва, а резня. Одинец без щита, с одним мечом, схватился с двумя дружинниками и вскоре пал зарубленный. У Рудинца закончились стрелы, да и было довольно сомнительно, что его стрельба нанесла мало-мальский урон противнику. Отбиваясь от дружинников, схватил подвернувшийся дрын и махал им из стороны в сторону. Но схватка длилась недолго, один удар меча рассёк бедро, другой пропорол бок. Рудинец упал, приготовившись увидеть Навь. Очнулся, когда кто-то холстяными полосами затягивал раны. Тело было вялым, непослушным и мокрым от крови, в ушах стоял звон. Потом его куда-то понесли, и на этом он впал в беспамятство. В следующий раз очнулся в незнакомом дворе от нестерпимого жара. Горела изба, одрины, даже тын. Чья-то сердобольная душа сжалилась над раненым, и его вынесли из огня и зачем-то бросили в реку. Он не утонул, окунув в воду, его вынесли на берег. С трудом Рудинец расслышал непонятное бормотание, разлепил глаза, пытаясь рассмотреть говорившего, но всё поплыло в туманной мути.
Та масса вооружённых людей, что прибыла в Новгород прокладывать путь Славе Господней, состояла из русичей. И хотя ходили уже князь на князя, Игорь на Мала, Ярополк на Олега, Владимир на Ярополка, Русь ещё не заливалась кровавыми слезами от княжеских междоусобиц. И всё же поход на русский город Новгород не являлся чем-то из ряда вон выходящим. Помнили дружинники, те, что постарше, поход на восставших против киевского князя вятичей, радимичей. С того похода на реку Пищану гуляло по Руси присловье: «Радимичи волчьего хвоста бегают». Новгородцы воспротивились воле княжьей, и в праве князя наказать своевольников. О том же и попы говорят, у князя власть от бога, а стало быть, и покоряться ему во всём надобно. Но и без поповских указок чтила дружина своего князя. Двадцатишестилетний князь был щедр, удачлив, заботлив.
Окончательно стемнело. На обоих берегах запылали костры, освещавшие тёмную воду, полуголых людей, зябко окунавшихся в волны.
Крещение упорядочилось, дружинники загоняли людей в воду не скопом, но десятками. Окунувшись в холодную воду, вздрагивая от озноба, обхватив себя руками, новгородцы подходили к попам, выслушивали молитву, читаемую скороговоркой охрипшими голосами, целовали медный крест, получали нательный и разбредались по домам. Внезапно, заглушая плеск волн, поповское бормотанье, на воде послышался гомон, причитания, плач. Добрыня вгляделся: не бунтуют ли новгородцы вновь? Но нет, плач встречал приближающегося к мосту Перуна. Добрыня хмыкнул, прокричал с насмешкой:
– Что, безумные, жалеете о тех, кто сам себя оборонить не может? Какую пользу от них себе ждёте?
Налетел ветер, вздул костры, полетели искры, головешки. Одна упала на мост, раздался вопль:
– Перун палицу на мост метнул! Проклял нас Перун. Горе нам! Добрыня захохотал.
Долго жила легенда о проклятии Перуна. Сходились на Великом мосту новгородцы с левого и правого берега, с Софийской и Торговой стороны. Каждая сторона доказывала свою правоту. Бились друг с другом, как с лютым ворогом, до крови, до увечий, до смертоубийства – кулаками, дубьём, засапожниками. Не простил Перун измены, наказал новгородцев разногласиями.
И день тот запомнили новгородцы. Ещё в десятом поколении вспоминали: «Крестил Добрыня Новгород огнём, а Путята мечом».
Так пролегал путь славы господней по земле русичей. Погромы, огонь уничтожили «дощечьки», свитки, чаши с резами, что не сделали люди, довершила природа. Заброшенные дощечки, берёсты вместе с письменами истлели в земле. Но Правь, направлявшая Явь, осталась. Неосознанно вошла она в подсознание русичей, русских и выкристаллизовалась в русскую идею – Правь славить, жить по правде. Люди рядили её в разные одежды, окрашивали во всевозможные тона, давали объяснения согласно своим надуманным догмам. Но это Правь, управляющая миром, то есть Явью. Россия началась не с княжения Рюрика, не с Крещения, не с установления безграничного самодержавия, милого сердцу некоторых историков. Россия начиналась во времена сколотов, тогда, в Трояновом веке, в сознании Дажьбоговых внуков оформилась Правь. И от Прави Дажьбоговых внуков пошла Россия.
Об авторе:
Коломийцев Александр Петрович родился в 1949 году в г. Измаиле. Среднее образование завершил в 1966 году в г. Горно-Алтайске. В 1972 году закончил геологоразведочный факультет Ленинградского Горного института. Профессия – горный инженер. Работал на Урале, в Новокузнецке, на Алтае. Публикуется с 1999 года. В настоящее время живёт в Алтайском крае.