Русские навсегда
Шрифт:
Удивительно. Но на такое поведение отца Федора никто внимания не обращал. Все попривыкли к веселому нраву местного священника. Да и выпили уже порядком.
– Ересь, братец, – это атеизм. Бездушие – вот ересь, страшная к тому ж. А шаманство, что ж в нем страшного? Шаманство – это не вера, это метод! – Федор поднял указательный палец вверх, подчеркивая значимость сказанного. – Так-то. За каким шутом мне бороться с тем, кто утверждает существование души, да и вообще мира нетелесного?
– Но ведь… – Сергей припомнил неистовую тарабарщину, исходящую из уст разного рода «божьих людей», на разных сайтах, форумах и чатах. – Но ведь… грех…
– О, это ты юродивых наслушался. Есть такие. Молотят, сами не знают чего. Болтать, оно не мешки ворочать. Еще же думать надо…
– Оригинально… – пробормотал Сергей.
– И не говори. Я за эту оригинальность уже по шее получал. Потому и сижу тут, не рыпаюсь. Так-то. Давай-ка, нальем еще по одной… – Отец Федор потянулся к бутылке.
– А как же так, – не унимался Сергей. После выпитого страшно тянуло на разговор. – Вот вы священник, а идете с нами…
– И что же? – удивился Федор.
– Ну, как… Ведь стрелять придется. Может, и убить кого…
Отец Федор резко посерьезнел.
– Хоть и нехорошо… Но… Да нет… Неправильно говорю. Хорошо или нет, даже говорить нечего. Плохо. Убивать плохо, жизнь ведь она не просто так дается… А ты его пулей. Но во сто крат хуже, когда из-за страха и боязни Родину предаешь. И Христос на крест идти не хотел. А пришлось. Крест он у каждого свой. Легким он не бывает. И нести его надо до самого конца. Не ронять. Предать Родину – это бросить свой крест. Если я не пойду, еще кто-то не пойдет, греха побоится. Да так и получится, что мы все чистенькие в сторонке, а Россия наша… в крови да в гадости. Потому священник ты или мирской человек, а Долг перед предками своими, перед землей, он на первом месте. Иначе нельзя. Каждый мужик русский это знает. А если позабыл, то и напомнить не грех. А как еще напоминать, если не своим примером? Как же я буду людям в глаза смотреть, если в стороне отсиделся, когда они под пулями были? Как может священник в армии не служить? Ну, к примеру… Есть же целое движение, чтобы священников в армию не брать. Я против! Как так не брать?! В первую очередь! Негоже, я считаю, божьему человеку от испытаний бежать! Наоборот, в первых рядах должен быть. Иначе как же? Кто он такой иначе, как смеет к людям слова обращать? Ведь каждый православный должен следовать своим пастырям духовным. Церковь опорой должна быть для Родины. А не гнилыми мостками через болото…
Он помолчал немного, а потом вдруг спросил:
– Я смешно, наверное, говорю?
– Почему смешно? – удивился Сергей.
– Ну, Долг, Родина… Вам, молодым, это непонятно, может быть? Другие ориентиры в жизни?
– Какие?
– Шут его знает, деньги, может быть, задница, прости господи, своя, – он улыбнулся. – Или не своя…
– По-разному бывает… – ответил Сергей. – По-разному.
Они замолчали.
– Федор! – перекрывая своим голосом разговоры и шум, сказал Петр Фадеевич. – Хватит мальчишке голову забивать! Давай-ка… Ну, знаешь, как люблю…
– Ладно, ладно, – проворчал отец Федор. Налил себе стакан самогона, лихо выпил, отдышался, а затем хлопнул донышком о стол. – Сейчас…
Он вдохнул поглубже и низким, раскатистым голосом завел:
Черный ворон, черный ворон…Остальные подхватили чуть тише:
Что ты вьешься надо мной?Ты добычи не добьешься,Черный ворон, я не твой…За столом стало тихо, прекратились разговоры.
Только низкий, громкий голос отца Федора вел:
Полетай ты, черный ворон,К нам в далекий дом родной…Мужская песня. Настоящая.
70.
…Теперь священник шагал позади всех, оглядываясь и прислушиваясь, серьезный и сосредоточенный. И не было в нем ничего от вчерашнего весельчака. Словно оставил он эту одежду дома, взяв вместо нее тяжелое ружье да полностью заполненный патронташ…
Снег под лыжами хрустел коротко и солидно. На третий час хода Сергей обратил внимание, что уже не замечает мороза. Через каждый час Петр Фадеевич командовал привал. И на пятнадцать минут тайга переставала двигаться, уходя куда-то за спину. Непривычный к такому долгому ходу Сергей вымотался уже в самом начале и теперь шел на автомате. В какой-то момент ему показалось, что это не он идет, а окружающий их лес движется. В голову отчего-то пришел Льюис Кэрролл, хотя у его Алисы все было наоборот. Там девочка и королева бежали, а пейзаж оставался недвижим. Но в мозгу застряло это нелепое сравнение…
Несмотря на то что ног Сергей уже не чувствовал, а спина, казалось, разламывается, он не утратил способности удивляться. Деревьям, высоким, огромным, отодвигающим небо далеко-далеко, снегу, такому пушистому, яркому, каким он никогда не бывает в городе, бесконечным звериным следам – вот параллельно тропе пробежали маленькие копытца, вот какой-то мелкий грызун что-то волок в свою норку под сосной, а вот кто-то крупный, следы, словно у собаки… Так это же…
Сергей посмотрел на Михалыча, который шел рядом.
Тот кивнул.
– Волки шли.
– Волки?
– Да, наверное, трое. – Михалыч проводил взглядом цепочку следов, уходящих в сторону от тропы. – Только они так могут, след в след…
А еще Сергей удивлялся людям. Которые жили здесь, в такой невероятной дали от всякой цивилизации, от вещей и понятий, которые некогда казались такими важными, а теперь совершенно ненужными, лишними.
– А кто это там, за Петром идет? – вполголоса поинтересовался Сергей у Михалыча. – А то вчера вроде пили, а я никого не знаю.
– В голове-то не шумит?
– Нет. Даже странно. А я навеселе был, основательно.
– Вот то-то… – непонятно сказал Михалыч. – Травы, они… В общем, хороший самогон. А за Петром идет Саша-тихоня.
– Это хорошо, что тихоня… – пробормотал Сергей, глядя в спину Александру. Тот не многим уступал по телосложению Петру Фадеевичу. Был широк, толст, но не жиром. Мышцы да широкая кость. Небогатая курчавая бородка и удивительно голубые, почти синие глаза.
– Это точно. Удивительный человек. Здоровущий! Как-то раз коня на шею взвалил и нес. На спор. Если бы я своими глазами не увидел, то и не поверил бы. Жена у него зато тростинка тростинкой. И заботливая. Ты бы видел, как заботливо она ему воротник поправляет… На цыпочки становится, а он внаклонку и басит, да ладно, мол, Люда, не померзну, чай… Смешно. Силищи немереной человек.
– А тот, что справа?
– А это Димка Кожемяка. Он в соседнем доме живет, от Фадеевича. Бобылем. Я сколько его помню, все без бабы. Не сложилось у него как-то.
Сергей присмотрелся к Кожемяке, тот был безбород, с черными, коротко стриженными волосами. Глаза… странные это были глаза. Будто полынья ледком подернулась. Мертвая вода.
– Хорошо, а дальше?…
– Дальше, тот, что по левую руку, Егорка Малашкин. Он молодой самый тут, ну, кроме тебя, наверное. Тридцатник. Он рыбак хороший. В позапрошлом году вытащил сома. Тут запруда есть… – Михалыч замялся. – Если выживем, то покажу.