Русские поэтессы
Шрифт:
Например:
Я древний хаос, я друг твой давний.Или:
Храни, храни ее ключиИ задыхайся и молчи.Но небытие с его отрицательными атрибутами — безмолвием, безволием, безжалостностью не цель, а путь. Смертное томление не успокоится в нем, пройдет и этот испуг — сильнейший. Трудно разбирать «стихи», становящиеся записью мистического опыта: поэт борется с «соблазном уединения, которого никто еще не победил», с «тихой радостью смерти», с «блаженностью безволия».
Путь Духа лежит через пустыню; только она рождает святых и пророков; но из ее песков
Порождения тьмы, жуткие и гротескные изображаются с отчетливостью галлюцинации. В поэзии Гиппиус действительность превращается в призраки, и призраки становятся явью. Этот «лакомый, большеглазый и скромный» дух земли, усердно сосущий леденец — единственный живой в царстве мертвых.
В гибели душевности — зарождение духовности. И неземная любовь все замыкает в себе и «всему тварному дает бессмертную душу». Это последнее восхождение — чисто религиозное. Понятно, почему свои стихи поэт называет молитвами. Поэзия Гиппиус, всегда будет «обособленной» и «ненужной» для толпы. И в этом ее сила.
3. МАРИЭТТА ШАГИНЯН И ИРИНА ОДОЕВЦЕВА
Девять лет отделяют старшего поэта от младшего: первое издание «Orientalia» Мариэтты Шагинян — 1913 г., «Двор чудес» И. Одоевцевой —1922 г. За это время изменяются не только поэтика и художественные приемы; передвигается вся установка души, все соотношения творческих сил. Два поколения через расселину немногих лет не видят друг друга, а если и увидят — не узнают, не поймут. Пафос, эстетику, лирическое волнение поэтов, писавших до революции, молодые назовут «неудачным приемом» — и они по своему будут правы. Ведь душевное напряжение, вынесшее на поверхность сознания эти стихи и эти слова, более не воспринимается; остались только «приемы». Не все ли равно, что они когда-то обжигали раскаленной лавой: теперь это просто — черные, некрасивые камушки. Когда «старики» говорят о кривляний и бездушьи послереволюционного поколения поэтов, зачем приписывать им низменные чувства? Новые звуки до них не долетают: новые слова не волнуют; для них это тоже «неудачный» прием.
Но критик — такое удивительное существо, что все его «впечатляет»: он целомудренно грустит с Ахматовой и вибрирует от звериного рыка Маяковского. Он — эклектик по природе; ему позволяется держать в тайне свои эстетические убеждения. Мариэтта Шагинян— очень образована и умна. Ей принадлежит «Введение в эстетику» и «История искусства»; она выступала со статьями о театре, о поэзии (О блаженстве имущего. Поэзия З. Н. Гиппиус); она написала несколько сборников рассказов и пьес; И ее стихи сделаны умно и умело; поэт знает свое ремесло и сразу видно, что его знания основательны, и продуманы и усвоены прочно. Нигде никаких промахов, небрежностей: все кажется написанным по заранее разработанному плану. Даже в лирических взглядах чувствуется мера, даже в эротике — расчет. В этом сознательно выбранном и добросовестно выполненном задании — основа поэтического дела М. Шагинян. Разум управляет образами, искусно строит строфы, следит за правильным развитием мысли. И в путях души нет неожиданных изломов и узлов. Нет неповторимо-личных остановок и ускорений. Все души идут по одному «божьему Чертежу», закономерность владеет человеческой душой; — порядок и число — в мире.
Как бы в веках проходим все мы,Пред Созерцающим Лицом,Геометрические схемыЗадачи, заданной Творцом.Лучшие стихотворения М. Шагинян внушены ей Тютчевым; прислушиваясь к его голосу, она становится проще и проникновенней. И если бы не практическая мораль, неизменно окрашивающая ее философские стихи, и превращающая их в «утешения», «советы», «правила жизни» — ее можно было бы назвать наследницей поэта «Дня и Ночи». Вот, например, сознательный pendant к известному тютчевскому стихотворению. Привожу первую и последнюю строфу:
Где душ слияния? Их нет.Грустя,Этот философский пафос почти совсем освобождается от рассудочного дидактизма в «Оде времени». Поэт достигает сильного, торжественного звучания, высокой чистоты слов. Державинские ритмы припомнились ему при создании этой оды.
Нам душу грозный мир явленийСмятенным хаосом обстал,Но ввел в него ряды деленийТвой разлагающий кристалл.Менее всего меня удовлетворяет эротическая экзотика М. Шагинян, восточные пряности и неги в сборнике «Orientalia». Я не доверяю ее «благоуханной деве», которая с ложа «покрытого шкурой леопарда» соблазняет путника кувшином ширазского вина, гранатами, дыней и персиками («смуглыми и усатыми»). Не верю, что она луну называет Селеной, что она живет между «Каспием и Нилом». Почему-то мне кажется, что родилась она в одном из московских литературных кружков и восприемником ее был поэт Валерий Брюсов. Усилия М. Шагинян стать непосредственной, наивной, «народной» — слишком явны. И поэтому вся стилизация под сладострастие Востока — одно заблуждение. А ведь нехорошо если читатель не разделяет заблуждений автора.
Переход от Шагииян к Одоевцевой — резкий. Никакой постепенности; преемственность порвана. Не только темы и ритмы, — слова другие. Как широко должно быть понятие «поазия», если в него входят столь различные вещи! Я понимаю недоумение среднего читателя, когда ему читают:
К дому по Бассейной шестьдесятПодъезжает извозчик каждый день,Чтоб везти комиссара в комиссариат —Комиссару ходить лень.Как, и это — стихи, и «Пусть жертвенник разбит — огонь еще пылает, пусть роза сорвана, — она еще цветет» — тоже стихи? И все же — у Одоевцевой — стихи, более того: хорошие стихи. В сборнике «Двор чудес» всего несколько лирических стихотворений: они и изящны, и незначительны. В них личный «шепот» поэта заглушен голосом Ахматовой. Но в перепевах знакомых песен есть теплота и «уютность», несвойственные старшему поэту. Это менее закончено, заострено, «сделано», чем у Ахматовой; не гравюра, неизменная и холодная в своем совершенстве, а легкий набросок талантливого ребенка:
Как облака плывут! Как тихо под луной!Как грустно, дорогая!Вот этот снег, и ночь, и ветер над НевойЯ вспомню умирая.Мотив превращения в статую, чуть намеченный у Ахматовой, развивается у Одоевцевой в маленькую новеллу, причудливую и вполне конкретную: она поменялась местом со статуей — и та
Уходит, напеваяВ рыжем клетчатом пальто моем.Я стою холодная, нагаяПод осенним проливным дождем.Но дарование Одоевцевой по природе своей не лирично. Она рассказчик, занимательный, полный воображения: ей удается короткая новелла, фантастическая повесть. Думается, что она идет к новому виду сжатой ритмической прозы, к жанру насыщенной движениями новеллы. Балладная форма, навеянная английскими романтиками, вероятно, лишь этап ее пути. Едва ли возможно преодоление скучных, да и ненужных условностей этого мертвого жанра. В «Балладе об извозчике» разлад между динамическим напряжением резких строк с этическими повторениями баллад, особенно чувствуется. Но для выработки нового описательного стиля, английская школа, пожалуй, полезна. Наряду с ученическими опытами «Роберт Пентегью», «Луна» — (французское романтическое средневековье), Одоевцева создает оригинальную «Балладу о том, почему испортился в Петербурге водопровод» и поэму «Толченое стекло». В первой рассказывается о прохожем, потерявшем свою тень и о председателе Домкомбеда, оказавшемся сатаной; во второй в стиле «Светланы» изображается солдат, подмешавший в соль толченое стекло.