Русские женщины и эмансипация
Шрифт:
Для того чтобы во многом и очень во многом извинить наших женщин в глазах людей, стоящих за их неспособность к всестороннему гражданскому развитию, припомним короткий и весьма меткий очерк истории общественного положения русской женщины, заимствуя его из одной статьи г. Михайлова («Современник», 1860 г., книга 5, стр. 101-я): «Во времена „Домостроя“, — говорит он, — мужья пользовались красотою своих жен как средством приобретения; за подарки они на время уступали свое право на жену. И в наше время, — продолжает тот же автор, — достоинством женщины считается не общечеловеческое достоинство; фальшивый идеализм, вместо того чтобы приблизить ее к интересам человеческой жизни, отводит ей какие-то фантастические сферы. Сначала женщина была просто рабою, а тут это рабство начали украшать цветами, вручили ей по-видимому некоторое господство и этим самым способствовали ее новому порабощению. Один здравый смысл спасет женщину».
Не будь его, давно можно было бы одуреть хуже восточных одалиск от «рыцарского любовного служения и новейшей галантерейности». Мы вполне разделяем настоящее воззрение почтенного автора. Нашим женщинам нельзя было не отупеть, не окаменеть, но при всем том они не обезличились даже в
Мертвящем упоеньи света, Среди бездушных гордецов, Среди блистательных глупцов, Среди лукавых, малодушных, Шальных, балованных детей, Злодеев и смешных и скучных, Тупых привязчивых судей, Среди кокеток богомольных, Среди холопов добровольных, Среди вседневных пошлых сцен, Учтивых маленьких измен… В семА между тем идеи французской эмансипации, развезенные из столицы мод и пустословия, не погнушавшись нашей страны «московитских варваров», пришлись нам по вкусу и быстро подняли со дна русской жизни те подводные камни, на которых произошли многочисленные крушения, принятые большинством слепотствующих людей за следствия «гибельной эмансипации». Они не хотели понять, что это была вовсе не эмансипация женщины, как она понимается у американцев и отчасти у англичан, а что это была безумная разнузданность нравов, стремление к свободе рабов, как известно из всемирной истории, всегда склонных искать своего права путем нарушения прав своего ближнего. Повторяем, все эти безурядицы, все анархические тенденции наших эмансипированных женщин вытекли последовательно из столкновения их естественного стремления к освобождению себя от слишком тяжкой семейной зависимости с ложным идеалом эмансипации, занесенным из Франции, и доморощенным деспотизмом, исключавшим всякую возможность усвоения себе б'oльших прав путем соглашения обоюдных интересов. Весьма естественно, что русские женщины, нимало не знакомые с законами человеческого права, никогда не останавливавшиеся над его принципами, не вдававшиеся в изучение общественной физиологии, не могли быть разборчивыми в выборе путей к освобождению себя от зависимости, которая становилась им невтерпеж, и бросились искать свободы, ничего не уважая, тем анархическим путем, который наделал столько горя и профанировал у нас слово «эмансипация». Повторяем: все это не могло быть иначе при известном социальном положении и служит только доказательством старого афоризма, что рабство растлевает нравы.
Вырываясь всеми позволительными и непозволительными способами из цепей мужского и семейного деспотизма, русская женщина сама часто делалась самым ярым, самым неистовым деспотом и в семье, и в обществе. Поправ права беззаконные, права, стеснявшие ее свободу, она стремилась упрочить свою самостоятельность попранием чужих прав, нередко самых святых, самых законных, — словом, тех самых прав, которые только что отстояла для самой себя. Княгиня, тиранствующая с своего этаблисмана в известном романе В. Крестовского («В ожидании лучшего»), вовсе не редкий экземпляр эмансипированных женщин нашего любезного отечества и иных многих стран просвещенной Европы: они так же часто встречаются между ловко обделавшими свои дела графинями и княгинями, как и между мелкотравчатыми помещицами, и между чопорными чиновницами, поправляющими и мужнину прическу и мужнину карьеру. Везде они есть, даже между дворничихами и целовальницами, от которых мужья пьют горькую чашу. Это-то безобразное поведение женщин, забравших в свои руки невежественное право силы, у нас часто называют также эмансипацией. Женщины, жаждущие самостоятельности, но лишенные правильного образования, стремятся к одному из видов этой эмансипации, следуя указанию своего вкуса и преобладающих наклонностей. Эту же анархию права, если так можно выразиться, известные эмансипированные женщины нередко вносят и в свою общественную деятельность. В благотворительных обществах, в воскресных школах — словом, везде, где у нас пока доступна общественная деятельность женщины, нельзя не заметить, что деспотические замашки не чужды многим представительницам этого пола, что желание возобладать над чужим мнением по праву женщины, которой мужчины должны уступать из уважения к ее полу, не оставляет новоэмансипированниц. Стремление приобрести авторитет, ввести собственную доктрину, становится их profession de foi. [4] Такой вид эмансипации у нас, к несчастью, уже существует как факт, совершившийся по программе, целиком заимствованной у обворожительных французов.
4
Символ веры — Франц.
Другой род наших женщин, протестующих против своего семейного порабощения и домогающихся эмансипации, — женщины преимущественно самые скромные, самые чистые сердцем, созданные, по Белинскому, «для любви и счастия», но не находящие в любви того полного счастья, которое ожидали они, расцветая в «милом и простодушном неведении». Обман, деспотизм, недостойное предпочтение и разное другое безобразие любимого человека возмущает их; они ищут средства примириться с жизнью и не находят его, потому что все другие интересы жизни чужды им. За пределом семьи нет ничего, что могло бы интересовать их; самые лучшие понятия чужды им; самые святые слова им непонятны; честь, слава, отечество, самопожертвование для блага общего — не больше как фразы, пригодные для чувствительного романа. А слово «долг» принимает смысл столь узкий или искаженный, что лучше бы уже и вовсе не слыхать его из этих милых уст. Словом, широкий мир мысли и самостоятельного труда неведом им, рожденным для жизни, но воспитанным исключительно «для любви и счастья». Сила этого воспитания беспрестанно заставляет их искать жизни только в любви, а любовь не всегда сопутствует жизни, особенно в обществе, где господствует понятие «о приличных партиях». Кроме того, любовь может быть попрана, разрушена без вины женщины. Тогда начинается борьба чувства с долгом и с разумом, пребывающим в девственном неразвитии и потому не оказывающим сильных сопротивлений. Долго иногда длится эта мучительная борьба, много льется видимых и невидимых миру слез, пока наконец вопрос на жизнь и смерть решится. Наконец неумолимая потребность любить берет верх над рассудком, соображения путаются, расчет теряется, вера в новую любовь, в новую жизнь обхватывает все существо женщины, неотразимое влечение является во всем своем всесилии и… происходит то, что просвещенные народы условились называть «падение женщины». Начинается новая жизнь и новые разочарования. Новая жизнь опять не то, что должно быть по понятиям женщины, приготовленной специально для любви. Ей опять кажется, что ее не так любят, как бы следовало, что ее «третируют свысока», — она недовольна второю попыткою жить «для любви и счастья», а много раз любить невозможно. Начинается странная и страшная жизнь, на которую женщина выходит без определенной цели и, что всего хуже, без всякой подготовки. Тут выходов немного. Если женщина, очутившаяся в таком положении, богата, то есть обеспечена материальными средствами, и ее особенно не тревожит никакое призвание к самодеятельности, то она живет как ей вздумается, обыкновенно не хвалясь счастьем, но постоянно отыскивая его в том, в чем его никто не находит. Если женщина не обеспечена материальными средствами, но владеет знаниями, талантами и доброй волей трудиться, она станет искать труда и будет жить трудом. Что такое эта жизнь? Какова она? Может быть, это своего рода пытка, беспрерывное страдание без жалобы и стона, мука с платком во рту — все очень может быть. Большая или меньшая мера невыгод такого положения находится в прямой зависимости от личного характера труженицы, известного развития окружающей ее среды и степени ценности производимого ею труда. Но, во всяком случае, это жизнь честная, и женщины, способные обратиться к ней после претерпенных невзгод, — самые счастливые и самые почтенные женщины.
Иногда, и даже весьма часто, обстоятельства слагаются совершенно иначе. Женщина, принужденная жить, что называется, своим умом, — бедна, не знакома ни с каким делом, за которое дают плату, обеспечивающую безбедное существование, может случиться (и так чаще всего бывает), что женщина не знает ничего, кроме самых дешевых рукоделий, давно везде вошедших в состав фабричного производства, а мыть белье, катать, таскать воду, топить печи и исполнять другие тому подобные работы она не в состоянии, потому что у нее нет навыка, нет силы. Что ей делать? Ее profession de foi — любовь, со всеми своими аксессуарами, во главе которых стояла успокоительная надежда жить «мужниной головой», все это исчезло, чувство ее попрано, надежды разбиты, и сама она брошена на произвол случая. Случай этот не заставляет себя долго ждать; на то мы Европа просвещенная, страна со всякими учреждениями. Благодаря крайней деморализации мужчин женщина у нас весьма быстро идет по гибельному пути, в конце которого стоят богадельня или безнравственная спекуляция на заблуждениях вновь подражающих искательниц эмансипации, в предоставлении себя воле случая и «добрым людям». Нечего удивляться, как втягиваются известные женщины в этот грязный род жизни, ведь во всяком деле только первый шаг особенно труден, только «первая песенка зарумянившись поется»; а споется с голоду еще одна, и еще одна; женщина судорожно сожмет свой платок во рту, исхода не видно — и новый экземпляр для альбома «погибших, но милых созданий» готов. Еще меньше можно недоумевать, почему недостойные виды известного промысла практикуются по преимуществу женщинами, — это естественное следствие крайней экономической безурядицы в отношениях этого пола к производительному труду. Некоторый вид деморализации, свойственной известным женщинам, нельзя безусловно принимать за
Нам нет нужды брать в соображение женщин, у которых цель всей жизни «сделать приличную партию» с маститым старцем, обладающим ливрейными гайдуками и заграничными каретами. Мы не будем также оспаривать никаких — ни «крайних», ни «умеренных» — взглядов на необходимость предоставления женщинам больших прав, чем те, которыми они теперь пользуются, ибо всякий автор статей того или другого направления, конечно, мыслит сообразно своей консистенции, под влиянием тех впечатлений, которые произведены на него женщинами, встреченными им в жизни, и, стало быть, в известной мере совершенно прав. Слава Богу, что большая часть русских, писавших об этом предмете, согласны в одном, по нашему мнению, самом существенном положении, что участь русской женщины в семье и обществе должна быть улучшаема, что пробуждающееся русское общество должно уважать в женщине свободного человека. Эта мысль с большею или меньшею требовательностью проведена во всех статьях г. Михайлова, упрекаемого в некоторых крайних стремлениях; она же лежит в основе многих «умеренных» статей, появившихся в последнее время в лучших русских журналах, например в мартовской книге «Русского вестника», где указана зависимость спокойствия и счастья женщины от известной степени морализации мужчин. Наконец журнал «Рассвет» поместил несколько статей о положении женщин в обществе и о зависимости большей их самостоятельности от собственного их труда. С выходом в свет русского перевода 4-го тома известного сочинения Токвиля «Демократия в Америке» русской публике, даже и не знакомой с иностранными языками, сделалось возможным самое близкое знакомство с устройством североамериканской семьи, с системою воспитания и положения женщины в тамошнем обществе. Токвиль далеко не «крайний» эмансипатор женщины; его известное беспристрастие заставляет высоко ценить его наблюдения и выводы. Мы воздерживаемся от всяких выписок из его сочинения, чувствуя, что, начав их, нельзя ограничиться короткими извлечениями. Чтобы указать, какое серьезное значение признает за женщиною благородный автор американской демократии, достаточно повторить одну фразу, которою он начинает IX главу 4-го тома своего сочинения: «Никакое свободное общество, — говорит Токвиль, — не может существовать без нравов, нравы же образуются женщиною». Замечательно верное и художественное сопоставление методов воспитания женщин в Америке с французским воспитанием и различие положений, к которым те и другие делаются способны в силу этого воспитания, должны обратить на себя внимание общества, страждущего от пересадки французских нравов на родную почву. Народам, не избежавшим такой заразы, это может наглядно представить, чего следует избегать, чего не должно бояться. Показав, как уничтожились или смягчились нравы в американском обществе, Токвиль приходит к убеждению, что «стремление общества, подводящее под один уровень сына и отца, слугу и господина и вообще низшего и высшего, возвышает женщину и должно сделать ее более равной мужчине» (гл. XII). Многие европейцы, по его мнению, смешивают различные свойства полов и хотят сделать мужчину и женщину не только существами равными, но и подобными, тогда как цель американцев заключается в том, чтобы сделать из их различных способностей различное употребление. Американцы для выполнения великого общественного труда разумно разделили его между мужчиной и женщиной, освободив последнюю от тяжелых (физических) занятий и политической карьеры. В улучшении положения русской женщины во всех классах нашего общества чувствуется насущная потребность, из которой нельзя изъять и тех 20 % жителей, которые, по вычислению английского политико-эконома Милля (см. «Основания политической экономии Милля», перевод Чернышевского, том 1-й, стр. 424), «во всякой цивилизованной стране ничем не занимаются или занимаются убыточными производствами». Но улучшение это всего прямее достижимо мерами более сообразного обстоятельствам разделения общего труда, в котором женщины у нас имеют самую жалкую долю и вследствие экономической безурядицы находятся в том горьком положении, в котором не могут прожить без мужской помощи и опеки, не подпадая необходимости жить чем попало к стыду своему собственному и стыду всего общества. Мы не думаем заблуждаться, считая одною из самых главных и самых существенных причин зависимого от всех случайностей положения русской женщины недостаток заработка, обеспечивающего ее труд в той мере, в которой обеспечивает себя им мужчина соответственного воспитания и общественного положения. Вообще во всей Европе, а у нас более, чем где-либо, на долю женщины выпадают производства или самые малоценные, или такие, которые во многих местах давно уже вошли в состав фабричного производства, не допускающего конкуренции ручной производительности. Только в сфере высших, умственных занятий женщина находит иногда возможность заработка, равного заработку мужчины, но женщины, способные к такому труду, являются у нас как редкие исключения, ибо такой труд требует известной подготовки. Ни писательницей, ни артисткой, ни врачом, ни акушеркой, ни воспитательницей (в настоящем смысле этого слова) нельзя сделаться, «оставаясь в милом и простодушном неведении жизни» со многими ее явлениями, тщательно утаиваемыми от наших женщин при их воспитании из ложного опасения сблизить их с темными сторонами человечества. Неведением нельзя застраховать от пороков; им, напротив, можно приготовить женщину сделаться жертвой чужой порочности — это аксиома, не требующая доказательств. Затем, всех остальных женщин, лишенных привилегии жить ничего не делая, мы застаем за такими работами, которые не только исключают всякую возможность капитализации известной доли заработка, но исключают даже возможность безнуждного существования труженицы. Во многих местах империи известны такие виды женского труда, которые вовсе не окупают расходов производства. Таковы, например, вязанье чулок на руках, плетенье дешевых кружев коклюшками и многие другие им подобные занятия, ничем не вознаграждающие труда и давно вошедшие в состав производства фабричного. Понятно, что в таком положении поневоле придет мысль не упускать случая заработка и иным путем, хотя далеко не честным, но более прибыльным и легким. Вот где, по моему мнению, кроется одна из влиятельнейших причин деморализации женских нравов в нашем народе, и напрасны будут все хлопоты и споры об эмансипации женщин, пока женщины не усвоят себе возможности самостоятельного существования приобретением способностей, нужных для производительного труда, а не для бесплодных усилий, только разрушающих, а не обеспечивающих жизнь. Мы не имеем основания думать, чтобы русское общество, действующее в административной и политической сфере, то есть русские мужчины, скоро почувствовало желание расширить круг женской деятельности; по крайней мере, мы ни в чем этого не замечаем. Даже сами представители политико-экономической науки, ратующей за целесообразное разделение труда по способностям и проповедывающей человеческое равноправие, не уделяют этому вопросу некоторой части своего просвещенного внимания. Да собственно говоря, что могут и сделать мужчины в пользу женщин, если сами женщины ничего не делают в свою пользу? Все, чего можно нам желать от мужчин, это то, чтобы они оставили свой взгляд на женщину как на игрушку сладострастия и дали каждой из них свободу идти путем своего призвания и своих способностей. А потому, кажется, ничего более не остается, как самим женщинам класть основной камень улучшения своего быта, в целях освобождения себя от сторонней зависимости. Долгий и тяжкий опыт убедительно говорит, что никакая анархия не есть свобода; анархия семейная тем менее ведет женщину к свободе. Вырываясь из зависимости человека, она становится в зависимость от случая, что нимало не лучше. Нужно идти, не увлекаясь французскими теориями. Американские женщины заложили фундамент своей эмансипации при том развитии общества, в котором вовсе не замечалось особенной мягкости нравов; но они показали этому обществу свою способность к самодеятельности и тем заставили его верить и в себя и в свои способности к разносторонней самодеятельности. Жаловаться на век, на мужские нравы, по меньшей мере, бесполезно. Жизнь общества не опередишь; у него есть свои законы, по которым оно развивается с большею или меньшею последовательностью; его нельзя заставить идти форсированным шагом. Не один год прошел с тех пор, как покойный народный поэт наш бросил в глаза этому обществу свой «железный стих», а оно и не думает забыть свои
…бичи, Темницы, плахи, топоры.Вечный, безустанный протест, которого никто не слушает, над которым все смеются, только жалок и смешон. Не протестовать нужно, а делать дело: усваивать себе полезные знания, заниматься тем, к чему чувствуется способность и влечение, не обращая внимания на тупые насмешки, и таким образом приобретать себе возможность во всякой данной случайности уметь просуществовать собственным честным трудом. Напрасны опасения, что мужчины станут бегать от самостоятельных женщин. За женщин тут голос природы. В просвещенной, трудящейся и мыслящей женщине легче любить и мать, и подругу. В первом приеме женщин к труду и занятиям будет первый верный шаг их к своей эмансипации. Вне способности быть самостоятельной нет никакой эмансипации. Пусть наши женщины никогда не забывают замечательных слов Белинского: «Тому нет спасения, кто в себе самом, в слабости своей натуры, носит своего врага».