Русский аркан
Шрифт:
Такого способа у Катеньки не было. Говоря по правде, в его изобретении не было нужды. Теперь только выяснилось, что благодаря Легировскому.
– Простите, – сказала великая княжна. – Наверное, вы были правы. Наверное, мне слишком легко все давалось с самого рождения, вот я и разучилась ценить услуги друзей…
– Да разве мы ценим то, что имеем? – поднял бровь Легировский. – Вот новость! Не угодно ли пример: прошло всего-навсего пятнадцать лет со дня обретения нами Константинополя, а мы уже относимся к нему, как к какой-нибудь Пензе. Или взять хоть вас. Бросили как права свои, так и обязанности, помчались куда-то… Чего ради? Вы-то, конечно, убеждены, что причина тому существует и серьезна. А я убежден в обратном. Послужите в газетной хронике с мое – тоже научитесь разбираться в людях. Уж поверьте мне на слово: половины преступлений не было бы, если бы всякий человек точно знал, что для него действительно важно, а что так, пустое облако…
Увлекшись спором не менее, чем ролью ментора, Легировский уже не один раз пускал великой княжне струю табачного дыма в нос, после чего, забавно конфузясь, начинал махать перед лицом Катеньки могучей ладонью, дабы выгнать дым в раскрытое окно. Просто прелесть, что это был за человеческий экземпляр! С виду крепыш, но не более того, а как заговорит, задвигается – гора, глыба, утес! Народная косточка. Вот такие, наверное, богатыри хаживали за зипунами на Каспий, а в Сибирь за ясаком! Без них Россия не утвердилась бы на берегах Амура, не вышла бы к Великому океану…
Странный человек: в обиходе неуклюж, а когда надо, ловок. В Москве сделал все в лучшем виде: и вещи вывез с квартиры, и документы добыл, и спрятал в дешевых наемных нумерах, снимаемых бедными актерами, журналистами, студентами и прочей шумной, но вполне безопасной публикой. Бывало, за стеной начинал репетировать оперный бас, отчего дрожали оконные стекла, или среди ночи неожиданно рявкал тромбон, а вечерами дом наполнялся запахами подгоревшей на сковородке требухи – но ни драк, ни скандалов, ни квартирантов уголовного вида. Не слишком уютно и далеко не чисто, но прилично… Катенька и не знала, что есть в Москве такие занятные места. А для Легировского Москва была, что вода для рыбы. Такой боец ничего не испугается. И зачем он таскает в кармане кастет – при таких-то устрашающих кулаках? Чтобы сразу наповал?
Разумеется, Катенька понимала, что, принимая в ней участие, Легировский имеет свой интерес – репортерский. А еще он проговорился однажды, что собирает материал на книгу, которую не надеется опубликовать при жизни. Ох, лучше бы он ничего не писал об этой поездке, ни теперь, ни после… Попросить его об этом? Неудобно…
Но ведь как помог! Просто свалившийся с неба ангел-хранитель с ловкостью кошки и силищей циркового атлета! И все равно все рухнет в один миг, если кто-нибудь узнает – нет, просто заподозрит! – в «сотруднице Третьего отделения» великую княжну Екатерину Константиновну!
Пришлось отсиживаться в купе, покидая его лишь при крайней необходимости. Не появлялась Катенька и в вагоне-ресторане. Еду ей приносил Легировский, покупая всякую снедь в станционных буфетах, а то и просто у торговок. Поезд шел на восток пятые сутки. Говорили, что после Иркутска он пойдет еще медленнее. Приходилось терпеть. «Выдержу», – думала Катенька.
Иногда из-за железнодорожных проблем, не вполне понятных простому смертному, Литерный-бис пропускали вперед. Когда он проносился мимо, великая княжна отодвигалась от окна. Брат Митя был рядом – а не поговоришь, не посоветуешься. Его позиция ясна: члены императорской фамилии не вольны в выборе своей судьбы. Государственная позиция… и какая же бесчеловечная!
Лучше всего было бы сохранить инкогнито до самого Владивостока, от крайности – до Забайкалья. Трудно, а надо. Чем дальше поезд уносил великую княжну на восток, тем меньше была вероятность, что братец отправит ее к батюшке в сопровождении жандармского караула. Не из сострадания, а потому, что не доверит караулу. Знает характер сестры.
Иногда снился любимый, и всегда одинаково: он отдалялся, уходил куда-то с грустной улыбкой, заволакивался туманом…
Или то были слезы?
«Ну где теперь искать эту дуру?» – в великой досаде подумал Дмитрий Константинович. Не в первый раз подумал и не в сотый.
Хотел простонародно плюнуть и забыть, благо иных дел хватало. Не получалось.
Сестра все-таки. Росли вместе. Шалили вместе, совместно и терпели наказания, не переваливая вину со своих плеч на чужие. Наставники-немцы на взыскания были щедры, а похвалу из них клещами не вытянешь. Впрочем, это еще как посмотреть. Если сравнить с нещадно поротыми германскими принцами, то у русских великих князей было не детство, а сплошной праздник…
Ну ладно. Выросли. Сам – не семи пядей во лбу, но вроде и не дурак. Сестра – красавица с умом и характером. С тем самым характером, воспитать который так старались немцы – и преуспели, черт бы их побрал. К этому упрямому характеру еще бы дисциплину тевтонскую, да куда там. Не захотела рожать маленьких Саксен-Кобургов. А кто неволил? Сказала бы твердое «нет» – и точка. Повздыхав, подыскали бы другую партию. Но не Лопухина, конечно! Капризы императорских детей терпимы до тех пор, пока они не переступают некоей границы. Влюбляться в обыкновенных смертных можно, если держать себя в рамках приличия. Венчаться – увы. Много лучше самому пооборвать лепестки распустившихся в душе цветов, чем ждать, когда тебе их пооборвут другие.
Кто-то сомневается в том, что так и случится?
Ум – умом, пустое упрямство не имеет к нему отношения. Поэтому Дмитрий Константинович и ругал про себя сестру дурой.
Сбежала! Ничего умнее выдумать не могла! Как в романах, чтоб их авторам в аду вовек из кипятка не выныривать! По всей империи ее ловят, а где она? Бог знает, в какую щель забилась. А может быть, удрала за границу, хотя жандармский полковник Гоцеридзе, помнится, докладывал иное. Но откуда Гоцеридзе может это знать, если его ищейки потеряли след? Из дедукции своей? Сестра все-таки умна, не всякий ее шаг продедуктируешь. К тому же еще и влюблена по уши, что для логики и вовсе губительно.
Вспоминая о логике, великий князь честно признавал, что тратить много времени на беспокойство по поводу участи сестры – неразумно. Ее ищут все жандармы империи и, надо думать, найдут. Еще будет время поплакать, коли придут дурные известия. Пока же надо ждать, не раскисать и работать.
А работы было по горло. Как можно более подробное знакомство с вверенным краем – пока на расстоянии, по картам и многостраничным докладным запискам. Вопросы освоения природных богатств. Концессии. Пути сообщения. Промышленность. Рыболовство и морская торговля. Судостроение. Отношения с Китаем, Кореей, а теперь еще и с Японией. Завоз продовольствия на казенные фактории на Камчатке и Курильской гряде, вывоз пушнины. Накопившиеся проблемы во взаимоотношениях с туземным населением. Английским хищникам, что спаивают чукчей и камчадалов и грабят их, пьяных, как хотят, показательно надавать по шеям, дабы зареклись впредь по-наглому ходить в русские воды. Выпросить у пап'a хотя бы полдюжины быстроходных военных судов для охраны побережья и столько же построить на месте. Оборудовать современный порт в Золотом Роге.
Это только главнейшее.
Временами молодость брала свое. В Москве великий князь нетерпеливо переждал все положенные изъявления верноподданнических чувств, отобедал у генерал-губернатора – и исчез неизвестно куда вместе с верным адъютантом Баклундом. Точнее, охране великого князя было известно «куда», но охрана помалкивала. Воротились искатели ночных приключений под утро, оба сине-зеленого цвета.
«Конь о четырех ногах, и то спотыкается», – мог бы сказать какой-нибудь доморощенный философ. А профессор модной науки психологии сказал бы иное: поиск сомнительных развлечений означает лишь то, что молодой человек не монах. И добавит, что тем лучше. Кто вечно держит себя в жесткой узде, тот с великим удовольствием наденет железную узду на других. Да еще с шипами внутрь.