Русский бал XVIII – начала XX века. Танцы, костюмы, символика

Захарова Оксана Юрьевна

— Вашу искренность, дон Алонзо! Я не имею на нее никакого права, да и можно ли узнать душу, не видав лица, ее зеркала. Человек, который так упорно скрывается под маскою, может сбросить с нею и маскарадные свои качества.

— Признаюсь, графиня, я бы желал, если б мог, с этим костюмом сбросить с сердца воспоминание… более чем воспоминание настоящего. Но позвольте мне хранить маску… может быть, для обета своим товарищам, может быть, в подражание дамам, которые носят вуаль, чтобы возбуждать любопытство, не могши изумлять красотою… может быть, для удаления от вас неприятного сюрприза видеть лицо мое.

— Чем более хотите вы таиться, тем вернее узнаю я вас. Но погодите; я женщина, и вы мне дорого заплатите за свое упрямство.

— Верьте, графиня, я уже плачу за него и… — Вихорь вальса умчал графиню на средину, где законы попурри заставили ее потанцевать соло в pastourelle [251] , одной из фигур французских кадрилей.

— Вы

мечтаете? — сказала графиня, возвращаясь на место.

— И мечтой моей наяву были — вы. Я любовался вами, прекрасная графиня, когда, склонив очи к земле, будто озаряя порхающие стопы свои, вы, казалось, готовы были улететь в свою родину — в небо!

251

Пастушке (фр.).

— О нет, нет, дон Алонзо! Я бы не хотела так неожиданно покинуть землю; мне бы жаль было оставить родных и добрых моих знакомых. Нет, благодарю покорно!.. Взрыв вашего воображения закинул меня слишком высоко. Вы поэт, дон Алонзо!

— Не более как историк, графиня… беспристрастный историк… — возразил испанец, скидывая перчатку с левой руки, потому что в это время танец уже кончился. Невольное ах! вырвалось у графини, когда в глаза ей сверкнул перстень испанца. По нем она узнала Гремина. С сильным волнением сжимая руку маски, она произнесла:

— Историк должен помнить, где и от кого получил он перстень с небольшим изумрудом; он должен помнить, как виноват он перед…

Графиня не успела кончить слова, как отъезжающие маски почти увлекли с собою испанца, он едва мог у ней попросить позволения явится на другой день для объяснения загадки.

— Я этого требую, — отвечала графиня. И незнакомец исчез как сон. Котильон и ужин показались ей двумя веч-ностями, она была задумчива, рассеянна, отвечала нет, где надобно было говорить да, и мне очень жаль — вместо я очень рада. «Она хочет нас мистифицировать», — говорили между собой модники. «Она, верно, гадает о суженом!» — подумала горничная Параша, когда графиня, приехав домой, опустила тафтяные цветы свои в серебряный умывальник, а бриллиантовые серьги заперла в огромный картон.

Если б кто-нибудь догадался сказать: «Она влюблена», тот бы, я думаю, ближе всех был к истине.

Евдокия Ростопчина

Бал на фрегате

Командиру и офицерам «Мельпомены»

Залива Финского лениво дремлют волны, Уж вечер догорел, уж чайки улеглись; Лес, скалы, берега молчаньем томным полны, И звезды ранние на небесах зажглись. Здесь северная ночь среди погоды ясной, Как ночи южные, отрадна и прекрасна И чудной негою пленительно блестит; А море синее и плещет и шумит. Фрегат воинственный, на якоре качаясь, Средь зеркальных зыбей красуется царем, И флаги пестрые, роскошно развеваясь, Над палубой его сошлись, сплелись шатром. Он убран, он горит радушными огнями; Дека унизаны веселыми гостями, Живая музыка призывно так гремит; А море синее и плещет и шумит. На «Мельпомене» бал! Наряды дам блистают Меж эполетами, пред строем моряков; Их ножки легкие свободно попирают Жилище бранных смут, опасностей, трудов. Лафеты креслами им служат; завоеван Без боя весь фрегат — и вмиг преобразован: Не вихрь морской по нем, а быстрый вальс летит; А море синее и плещет и шумит. Но женский ум пытлив: по переходам длинным, По узким лестницам, по декам, по жильям Попарно бал идет, и «польский» тактом чинным Вдали сопутствует гуляющим четам. Вот тесных келий ряд вкруг офицерской залы, — Где много жизни лет у каждого пропало, Где в вечных странствиях далекий свет забыт… А море синее и плещет и шумит! Вот в дальней комнате две пушки, — и меж ними Диван, часы и стол: здесь капитан живет, Один, с заботами и думами своими, И блага общего ответственность несет. Здесь суд, закон и власть! Здесь участь подчиненных, Их жизнь, их смерть, их честь В руках отягощенных, — Владыка на море, — он держит и хранит, И, с ним беседуя, волна под ним шумит. О! кто, кто здесь из нас, танцующих беспечно, Постигнет подвиги и долю моряка?.. Как в одиночестве, без радости сердечной, Томить его должна по родине тоска! Как скучны дни его, как однозвучны годы! Как он всегда лишен простора и свободы! Как вечно гибелью в глаза ему грозит То море синее, что плещет и шумит! И здесь, на палубе, где мы танцуем ныне, Здесь был иль может быть кровопролитный бой, Когда, метая гром по трепетной пучине И сыпля молньями, фрегат летит грозой На вражеский корабль, — и вдруг они сойдутся, И двух противных сил напоры размахнутся, И битва жаркая меж ними закипит, А море синее все плещет и шумит! И много, может быть, здесь ляжет братьев наших, И много женских слез вдали прольют по ним! Танцуйте!.. Радуйтесь!.. Но я в забавах ваших Уж не участница!.. К картинам роковым Воображение влекло меня невольно… И содрогнулась мысль… и cepдцy стало больно… С участьем горестным мой взор на все глядит, А море синее и плещет и шумит!

Владимир Соллогуб

Большой свет

Повесть в двух танцах

Отрывок из повести

II

Мазурка

Следуя аристократическому обычаю петербургской знати, Наденька тщательно скрывалась от всех глаз до роковой минуты вступления в свет. Минута эта наступила, и она ожидала ее без боязни и без восторга.

Быть может, в девственных мечтах ее, меж цветов и бальных звуков, и слышался ей неведомый шепот, и чудились ей предугадываемые чувства… Кто проникнет в сердечные грезы молодой девушки? Кто поймет неиспорченным сердцем первые думы, первую задумчивость и неясные откровения души девственной, души, открытой всему прекрасному?

Дом старой княгини, тетки Щетинина, был назначен для первого выезда Наденьки.

Наступил день бала.

Все по-старому пышно и хорошо. Кареты тянулись длинною нитью у ярко освещенного подъезда. Дверцы поминутно хлопали, и из кареты выпархивали разряженные девушки, одюжевшие матушки, вышаркивали камер-юнкеры.

И Леонин явился, по привычке, на бал. Поутру заимодавцы не давали ему покоя, начальник его обещал ему, за нерадение к службе, отсылку в армию. Графиня не приняла его, извиняясь головною болью, хотя трое саней стояло у ее подъезда.

Ему было неимоверно душно. Лицо его было бледно, глаза неподвижны. Все на бале его видели, и никто не заметил.

А бал был прекрасный. Бальные речи шумели шумным говором, женщины, украшенные цветами, сверкавшие очами и брильянтами, наклонялись на кавалеров и кружились с ними в упоительном вальсе.

Леонину все это стало противно. На роскошь праздника он взгляда не бросил, и ко всем окружавшим он почувствовал неодолимое отвращение.

В эту минуту в большую залу вошла графиня. Парчовый тюрбан увивался около ее головы; темно-бархатное платье чудно выказывало удивительную белизну ее плеч. В зале сделалось невольное движение.

За графиней шла молоденькая девушка в белом платье с голубыми цветками.

«Сестра графини!» — раздалось шепотом повсюду. Все кинули на нее испытующий взгляд; даже старые сановники, занятые в штофной гостиной вистом, невольно удостоили ее мгновенным и одобрительным осмотром; даже женщины взглянули на нее благосклонно.

Леонин видел ее несколько раз мельком у графини, но едва лишь заметил. И точно, что значит девочка в простом платье, с потупленным взором в сравнении с графиней, расточающей все прелести своего кокетства, все роскошные изобретения парижских мод! Теперь Леонину показалось, что он видит Наденьку в первый раз. Глядя на нее, ему как-то отраднее стало, и он невольно к ней приблизился и очутился с ней во французской кадрили.

— Ну, что, — спросил он, — какое впечатление делает на вас ваш первый бал?

— Хорошо, — отвечала Наденька, — хорошо; только я думала, что будет лучше. Я думала, что мне будет очень весело.

— Что же, вам не весело?

— Нет, не то чтоб и скучно, а как-то странно… Все осматривают меня с ног до головы. Боюсь, чтоб платье мое кто-нибудь из кавалеров не изорвал… Да жарко здесь очень!

— Да, — сказал Леонин, — здесь жарко, здесь душно. В свете всегда душно!.. Все те же мужчины, все те же женщины. Мужчины такие низкие, женщины такие нарумяненные.