Русский бунт. Шапка Мономаха
Шрифт:
Наконец они спешились перед моим павильоном, построились в ряд и до самой земли поклонились. Вперед вышел атаман. Он еще раз поклонился и произнес:
— Войско запорожское и я, его кошевой голова Петро Калнышевский, тебе челом бьём, царь-батюшка. Как прознали мы про твое чудесное спасение и про великие милости, что ты народу православному даровал, то сердце наше сразу к тебе потянулось. Но пока война с туретчиной не завершилась, не могли мы службы бросить и к тебе податься. А как только то стало возможно, то мы пред твои очи поспешили, дабы сабли свои и жизни к службе твоей предложить.
С
Я несколько удивился, что не прозвучало пассажей насчет «самостийности и незалежности» Войска, но счел это признаком ума у предводителя. Выслушав речь, я поднялся с трона и, сделав несколько шагов, принял оружие из рук старика. А потом обнял атамана, заставив встать, троекратно по русскому обычаю расцеловал и вернул регалию со словами:
— Службу вашу принимаю. И исполнить ее скоро потребуется, ибо не вся еще земля Русская под мою власть возвернулась. Упорствуют дворяне. Козни чинят. Так что приходится самым неразумным головы рубить.
Я махнул рукой в сторону одной из гильотины, у которой как раз в это время ухнуло вниз красное от крови лезвие. Калнышевский понимающе кивнул и хитро прищурился.
— А мы, государь, не с пустыми руками к тебе приехали. Есть у нас подарок тебе. Только не знаем мы, понравится он тебе или ты его сразу на плаху отправишь.
Он махнул рукой, и казак, что был за кучера, спрыгнул и открыл дверцу. Из повозки вылез маленький сухонький человек в генеральском мундире. Я глазам своим не мог поверить. Передо мной стоял сам Суворов. Не такой старичок с седым пушком волос на голове, как на хрестоматийных изображениях, но вполне узнаваемый сорокалетний мужчина в самом расцвете сил.
«Господи, спасибо тебе!» — мысленно взмолился я, а рука непроизвольно совершила крестное знамение.
Калнишевский хитро улыбался, покручивая ус. Эффектом от подарка он был доволен. Но он даже не понимал, насколько мне угодил! Я реально боялся Суворова. В южной армии не было ни одного другого генерала, способного на лету учиться самому и учить свои войска. Ни одного способного менять тактику, примериваясь под обстоятельства. Суворов реально мог меня перехитрить тактически и скомпенсировать мою идеологическую работу среди нижних чинов своей чудовищной харизмой.
— Вот уж порадовали, так порадовали, — наконец отмер я и еще раз крепко обнял старика атамана.
— Козаче! О делах мы переговорим завтра, а пока будьте моими гостями, — и, повернувшись к Никитину, добавил: — Верни им оружие и распорядись устроить их со всем уважением. А я пока с Александром Васильевичем переговорю.
Никитин кивнул и стал отдавать распоряжение своим людям, а я жестом поманил Суворова к себе. Тот подошел. Спина прямая как палка. Волосы уже поседевшие и знаменитый хохолок выбивается из-под треуголки.
— Рад встретиться с вами, Александр Васильевич, вне поля боя, — улыбнулся я.
— Не могу ответить вам тем же, — вздернул подбородок полководец. — Я бы предпочел именно поле боя.
— Ну, человек предполагает, а Бог располагает, — развел я руками, — не нам идти против провидения. Разделите со мной трапезу.
Я сделал приглашающий жест в глубь моего временного павильона, где стоял стол и буфет с закусками. Жан уже обеспечил мне и моим людям трапезу под звуки гильотин. И вполне готов был услужить еще раз.
Мы уселись за стол. За моей спиной тотчас же нарисовались двое рынд в кафтанах и с топориками. Кстати, как оказалось, топорики были не только церемониальным оружием. Парни каждый день тренировались работать с ними, и в их руках это было убойное оружие. Особенно при действии в тесной толпе.
Перед нами на столе появились пирожки и отпотевший графин с ягодным морсом.
— Если желаете чего-то алкогольного, то обращайтесь к Жану. Я, увы, обременен епитимьей и буду блюсти пост в ближайшие сто дней.
Суворов усмехнулся.
— Что, грехи свои отмаливаете?
— Не совсем. По приговору духовной консистории, что расторгла мой брак с Екатериной. Так что теперь у ее правления нет даже тени законности, — я наклонился к полководцу и добавил вполголоса: — Даже если бы я не был Петром Федоровичем.
И откинулся на спинку стула, улыбаясь. Суворов замер.
— В каком смысле?
— Читайте.
Я протянул ему одну из брошюрок, что маленьким тиражом изготовил Новиков и предоставил на мое рассмотрение. Суворов взял листки и принялся жадно их читать. А я потягивал ароматнейший морс из лесных ягод и размышлял над тем, как склонить его на мою сторону. Задача не казалась невыполнимой, но времени и определенных условий она потребует.
Суворов положил листки на стол и побарабанил пальцами.
— Ну, предположим, она узурпатор, — наконец сказал он, — но она за десять лет показала, что может править страной и содержать ее в порядке. А вы самозванец и разрушитель спокойствия. Так что выбор для любого честного человека очевиден.
Опять вздернутый подбородок и упрямо сжатые губы. Я вздохнул. Легко не будет.
— Порядок дело наживное. Пройдет год два, и я тоже наведу порядок. Но в этом порядке людей не будут продавать как скот и относиться к солдатам как к рабам. — я осторожно подбирал слова, дабы не усугубить ситуацию. — Насколько я понимаю, вы не из тех людей, что наслаждаются унижением других. Не из тех, кому невыносима сама мысль о равных правах всех подданных. Вас заботят только истинные качества людей. Как в подчиненных, так и в самом себе. Иначе солдаты не отвечали вам любовью. Поэтому уничтожение крепостничества не может для вас быть невыносимым событием.
— Позвольте, а как же доходы? С чего прикажете жить мне и прочим офицерам? — встрепенулся Суворов.
Я улыбнулся. Это уже конструктивный разговор пошел.
— Александр Васильевич, это в стародавние времена сеньор давал вассалу лен за службу. Иных способов сохранения лояльности не было. У нас это приобрело форму поместий. Но смысл был тот же. Государь отдавал часть своего потенциального дохода в кормление воинам. Но времена изменились. Теперь такая система — страшная обуза для развития страны. Государство теперь способно выплачивать содержание всем своим офицерам и чиновникам в денежной форме, а нежелающие служить вольны зарабатывать деньги сами. Как им угодно. Это справедливо.