Русский Галантный век в лицах и сюжетах. Книга первая
Шрифт:
провозглашал Николай Карамзин в подносной оде 1796 года Павлу I. И действительно, Петр I был для Павла Петровича идеалом человека и монарха: подражанию великому прадеду его учили с детства. Своеобразный памятник этому подражанию – воздвигнутая по приказу Павла конная скульптура Петра работы Бартоломео Карло Растрелли (перед фасадом Михайловского замка) с лаконичной надписью на пьедестале – “Прадеду правнук”. Показательно, что Василий Ключевский назвал Павла Петровича “маленьким Петром Великим”. Поистине в петровском духе Павел неуклонно трудился на царстве: наряду с реформами государственного управления, армии, законодательства, он осуществил революционные изменения и в одежде подданных.
Один из современников писал, что история не знает перемены более резкой, более внезапной, чем та, которая совершилась по воцарении Павла I. Все изменилось менее чем за сутки: одежда, прически, походка, выражение лиц. Прежде всего, императором были категорически запрещены детали костюма, даже в отдаленной степени напоминавшие моды Французской революции и Директории (существенно повлиявшие, как говорит американский ученый Квентин Белл, на развитие мирового костюма). Историки, помимо знаменитых красных колпаков, включают в эти моды панталоны и жилеты (часто трехцветные), фраки причудливого фасона, куртки, едва доходящие до поясницы, круглые шляпы и высокие цилиндры, высокие сапоги с цветными отворотами, башмаки со шнуровкой вместо пряжек.
Гонение Павла на подобную одежду тем понятнее, что именно революционную Францию он считал наиболее опасной для такого “устроенного государства”, как Россия. Граф Федор Головкин вспомнил впоследствии: “Французская революция произвела на него сильнейшее впечатление: он был от нее в ужасе. Однажды он мне сказал: “Я думаю о ней лихорадочно и говорю о ней с возмущением”.
Павел, воспитанный с детства в духе охватившего тогда русское общество пристрастия ко всему французскому, в совершенстве знал французский язык и литературу, а нравы и вкусы этой страны “воспринял в свои привычки”. Но страшная смерть Людовика XVI и Марии Антуанетты, которые еще недавно, в 1782 году, торжественно и весело принимали его, тогда еще великого князя, в Париже, оставили в душе Павла Петровича неизгладимое впечатление. К тому же хлынувшая в Россию толпа французских эмигрантов, ищущих покровительства и средств на жизнь, проповедовала реакцию и абсолютизм. Во всем видел Павел революционный дух, везде чудились ему якобинцы.
Вот лишь некоторые указы того времени о недопустимости ношения того или иного вида одежды:
13 января 1797 года – запрещение носить круглые шляпы.
1 октября 1798 года – запрещение неслужащим носить шинели с разноцветными и отложистыми воротниками.
25 декабря 1798 года – запрещение офицерам носить шубы и муфты.
2 апреля 1799 года – запрещение мужчинам носить тупей (взбитый хохол на голове).
6 мая 1799 года – запрещение дамам носить через плечо разноцветные ленты.
17 мая 1799 года – запрещение мужчинам носить широкие букли.
12 августа 1799 года – запрещение носить бакенбарды.
28 ноября 1799 года – запрещение дамам носить синие сюртуки с кроенным воротником и белой юбкой.
19 марта 1800 года – запрещение мужчинам носить жилеты, куртки, панталоны, фраки, толстые галстуки.
Запретительные указы Павла подражают установлениям Петра I о бритье бород и запрещении долгополых одежд. Добавим к названным и указ об испанском костюме: эта одежда, культивирующая праздность, была столь же неприемлема для динамичной эпохи Петра, как круглые шляпы, фраки, жилеты и другие якобинские жупелы были органически чужды режиму Павла. По мысли последнего, подражание в безделицах – свидетельство готовности подражать в деле: поэтому он так немилосердно гнал из России новейшие французские моды. Якобинство в костюме трактовалось им как намерение последовать французам в “свободе, равенстве, братстве”. (Кстати, сами эти слова, наряду с такими, как “гражданин”, “отечество”, “представитель” были им категорически запрещены).
Наказание для ослушников царских повелений было весьма суровым. “Достаточно было императору где-нибудь на улице заприметить жилет, – вспоминает Дарья Ливен, – тотчас его злосчастный обладатель попадал на гауптвахту”. Нередки были случаи, когда новоявленных “якобинцев” лишали чинов и ссылали в Сибирь. Ретивые полицейские бесцеремонно срывали круглые шляпы, а всякого, кто воспротивится, было приказано бить по голове; затем проштрафившегося доставляли в участок. Виновному полагалось 100 палок за такое преступление. За ношение круглой шляпы из России в декабре 1796 года был даже выслан поверенный в делах Сардинии. Рвали в клочья и другую “неуказную” одежду – фраки, куртки, жилеты и т. д. И никакие объяснения в расчет не принимались. Рассказывали (как образчик гуманности Павла), что однажды, увидев офицера в неуставной шубе, он не стал примерно наказывать нарушителя, а ограничился лишь тем, что отдал его шубу местному будочнику…
Меры Павла по борьбе с “безбожными правилами” якобинцев нельзя не назвать крутыми. Это особенно бросается в глаза, если сравнить его способы борьбы с теми, которые были предприняты его матерью – императрицей Екатериной II, которая так же, как Павел, воспринимала революционные моды как покушение на государственные устои России.
Историк-эмигрант Николай Потоцкий, издавший в 1957 году в Буэнос-Айресе монографию о Павле, видел в крутых мерах императора “проявления его мудрой отеческой заботливости о сохранении духовной чистоты народа”, начинавшего утрачивать “после своего русского обличия и свой русский дух”. Однако, хваля самодержца за то, что он не допускал “жалкого обезьянничанья” французских мод, Потоцкий забывает, что Павел ориетировался не на русский, а исключительно на прусский костюм. Император запретил, в частности, разъезжать в экипажах с русской упряжью; приказал переодеть кучеров в немецкое платье и сбрить стародавние бороды. Показательно, что фельдмаршал, великий Александр Суворов как раз порвал с Павлом Петровичем из-за забвения последним русских традиций и преклонения перед Пруссией. “Русские всегда били пруссаков, – говорил Суворов. – Так чего же тут перенимать?”. А когда фельдмаршал получил от Павла палочки для измерения солдатских кос и буклей, то сказал: “Пудра не порох, букли не пушки, коса не тесак, я не немец, а природный русак”.
Однобортные кафтаны со стоячим воротником, треугольные шляпы, камзолы, короткое нижнее платье, напудренные волосы, связанные в косу или сетку, бриджи или чулки, ботфорты – старым формам прусского костюма отдавалось предпочтение над новыми. Не случайно герцогиня Саксен-Кобургская, мать супруги великого князя Константина Павловича, говорила о Павле, что “около него все устроено на прусский лад и еще по старинным образцам прусским… Солдаты русские, обращенные в пруссаков… одеты по старинной форме Фридриха Вильгельма I” (то есть первой половины XVIII века – Л.Б.). Именно в Пруссии Павел заимствует преувеличенный интерес к муштре, военному строю, регламентации, форме и даже таким ее элементам, как размер косицы и ее направление по шву.
Император проводит полную унификацию чиновничьей одежды. В 1797 году был введен единый статский мундир для всех губерний. Для всех был определен кафтан темно-зеленого сукна “с наблюдением в воротниках и обшлагах тех цветов, какие заключаются в губернских гербах”. Мундир наглядно демонстрировал положение человека в обществе, его сословную принадлежность, говорил о роде службы и ранге. Новый мундир по прусскому образцу, а также штиблеты и парик с буклями и косой получили также гвардия и армия.
Любые мелочи в одежде были для Павла делом государственной важности. Реформы коснулись цвета кокарды на шапке, окраски плюмажа, высоты сапог, пуговиц на гетрах и т. д. Подчас для того, чтобы выслужиться перед царем, достаточно было явиться на вахтпарад с теми новшествами в форме, которые Павел ввел днем раньше. Готовность исполнить малейший каприз самодержца награждалась орденом и производством в следующий чин.