Русский литературный анекдот конца XVIII - начала XIX века
Шрифт:
— Какой арапчик!
В ответ на это десятилетний Пушкин вдруг неожиданно отрезал:
— Да зато не рябчик!
Можно себе представить удивление и смущение старших. Лицо Дмитриева было обезображено рябинами, и все поняли, что мальчик подшутил над ним. [4, с. 516.]
* * *
Однажды Пушкин, гуляя по Тверскому бульвару, повстречался со своим знакомым, с которым был в ссоре.
Подгулявший N., увидя Пушкина, идущего ему навстречу, громко крикнул:
— Прочь, шестерка! Туз идет!
Всегда находчивый Александр Сергеевич ничуть не
— Козырная шестерка и туза бьет… — преспокойно ответил он и продолжал путь дальше. [2, с. 8.]
* * *
Однажды Пушкин сидел в кабинете графа С. и читал про себя какую-то книгу. Сам граф лежал на диване.
На полу, около письменного стола, играли его двое детишек.
— Саша, скажи что-нибудь экспромтом… — обращается граф к Пушкину.
Пушкин, мигом, ничуть не задумываясь, скороговоркой отвечает:
— Детина полоумный лежит на диване.
Граф обиделся.
— Вы слишком забываетесь, Александр Сергеевич, — строго проговорил он.
— Ничуть… Но вы, кажется, не поняли меня… Я сказал: — дети на полу, умный на диване. [2, с. 10–11.]
* * *
В доме у Пушкиных, в Захарове, жила больная их родственница, молодая помешанная девушка. Полагая, что ее можно вылечить испугом, родные, проведя рукав пожарной трубы в ее окно, хотели обдать ее внезапной душью. Она действительно испугалась и выбежала из своей комнаты. В то время Пушкин возвращался с прогулки из рощи.
— Братец, — закричала помешанная, — меня принимают за пожар.
— Не за пожар, а за цветок! — отвечал Пушкин. — Ведь и цветы в саду поливают из пожарной трубы. [59, с. 375.]
* * *
П(ушкин) решительно поддался мистификации Мериме, от которого я должен был выписать письменное подтверждение, чтобы уверить П(ушкина) в истине пересказанного мной ему, чему он не верил и думал, что я ошибаюсь. После этой переписки П(ушкин) часто рассказывал об этом, говоря, что Мериме не одного его надул, но что этому поддался и Мицкевич.
— Значит, я позволил себя мистифицировать в хорошем обществе, прибавлял он всякий раз. [122, с. 42.]
* * *
Кто-то, желая смутить Пушкина, спросил его в обществе:
— Какое сходство между мной и солнцем? Поэт быстро нашелся:
— Ни на вас, ни на солнце нельзя 'взглянуть не поморщившись. [132, с. 219.]
* * *
Пушкин, участвуя в одном журнале, обратился письменно к издателю с просьбою выслать гонорар, следуемый ему за стихотворения.
В ответ на это издатель письменно же спрашивал: "Когда желаете получить деньги, в понедельник или во вторник, и все ли двести рублей вам прислать разом, или пока сто?"
На этот запрос последовал лаконичный ответ Пушкина:
"Понедельник лучше вторника тем, что ближе, а двести рублей лучше ста тем, что больше". [132, с. 220.]
* * *
К Пушкину, как известно, нередко обращались за отзывом разные пииты и Сафо, большею частью непризнанные, и гениальный поэт никогда не отказывал в этом. Вот случай с казанской поэтессой, девицей А. А. Наумовой.
Наумова, перешедшая уже в то время далеко за пределы девиц-подростков, сентиментальная и мечтательная, занималась тоже писанием стихов, которые она к приезду Пушкина переписала в довольно объемистую тетрадь, озаглавленную ею "Уединенная муза закамских берегов". Пушкин, много посещавший местное общество в Казани, познакомился также с Наумовой, которая как-то однажды поднесла ему для прочтения пресловутую тетрадь свою со стихами, прося его вписать что-нибудь.
Пушкин бегло посмотрел рукопись и под заглавными словами Наумовой:
Уединенная муза Закамских береговбыстро написал:
Ищи с умом союза, Но не пиши стихов.[132, с. 222.]
* * *
Благодаря своему острому языку, А. С. наживал себе часто врагов.
Во время пребывания его в Одессе жила одна вдова генерала, который начал службу с низких чинов, дослужился до важного места, хотя ничем особенно не отличился. Этот генерал в 1812 году был ранен в переносицу, причем пуля раздробила ее и вышла в щеку.
Вдова этого генерала, желая почтить память мужа, заказала на его могилу богатейший памятник и непременно желала, чтобы на нем были стихи. К кому же было обратиться, как не к Пушкину? Она же его знала. Александр Сергеевич пообещал, но не торопился исполнением.
Так проходило время, а Пушкин и не думал исполнять обещание, хотя вдова при каждой встрече не давала ему покоя.
Но вот настал день ангела генеральши. Приехал к ней и Пушкин. Хозяйка, что называется, пристала с ножом к горлу.
— Нет уж, Александр Сергеевич, теперь ни за что не отделаетесь обещаниями, — говорила она, крепко ухватив поэта за руку, — не выпущу, пока не напишете. Я все приготовила, и бумагу, и чернила: садитесь к столику и напишите.
Пушкин видит, что попал в капкан.
"Удружу же ей, распотешу ее", — подумал поэт и сел писать. Стихи были мигом готовы, и вот именно какие:
Никто-не знает, где он рос, Но в службу поступил капралом; Французским чем-то ранен в нос, И умер генералом!— Что было с ее превосходительством после того, как она сгоряча прочла стихи вслух — не знаю, — рассказывает поэт, — потому что, передав их, я счел за благо проскользнуть незамеченным к двери и уехать подобру-поздорову.
Но с этих пор генеральша оставила в покое поэта. [136, с. 9–10.]
* * *
Во время пребывания Пушкина в Оренбурге, в 1836 году, один тамошний помещик приставал к нему, чтобы он написал ему стихи в альбом. Поэт отказывался. Помещик выдумал стратагему, чтобы выманить у него несколько строк.