Русский транзит-2 (Образ зверя)

Барковский Вячеслав Евгеньевич

– За то, что пришли и... за Петра.

– Не понимаю...

– Просто Петр, Оксана, означает камень Мне это важно, особенно теперь...

– Вы что это с "ты" на "вы" перешли?
– попытался Юрьев перевести разговор на шутливые рельсы.

– Я тут вам кое-что написал,- продолжал Крестовский, не обращая внимания на Юрьева,- вот, потом прочтете. Оксана, вы, пожалуйста, не думайте... Я не такой..

– Я знаю,- сказала Оксана Николаевна очень серьезно.

На город с запада огромным черным плащом наползала грозовая туча. Ее чернильные края хищно поглощали легкие барашки облачков,

не успевавшие скрыться за горизонтом. Туча тащила за собой сумерки и пронизывающий до костей ветер.

Счастливчик стоял рядом с проводником и жал протянутую Юрьевым руку, когда поезд плавно тронулся.

– Крестовский, учти: в игрушке только одна "слива". Вторую я у соседей оставил: пришлось им мозги вправлять.

– Ничего, Толя, "у меня с собой было",- попробовал отшутиться Счастливчик, глядя через его голову на Оксану Николаевну, которая, хмуря брови и закусив губу, шла по платформе за все убыстрявшимся поездом.- Вот остаток порошка. Толя, попробуй убедить их, ну или найди какую-нибудь газетку, пусть маленькую, но только ни от кого не зависимую...

– Крестовский, нас двое, ты понял? До конца двое. Счастливчик!
– крикнул вдогонку убегавшему вагону Юрьев.

– А как же я?
– спросила Оксана Николаевна Юрьева, пробежав глазами Петенькину записку и растерянно смотря вслед поезду, который уже накрыла грозовая тьма.- Что же мне делать?
– Ее чистые прекрасные глаза совсем по-детски смотрели на него, как на старшего, сильного и бесстрашного, который знает ответы на все ее вопросы и за широкой спиной которого можно жить вечно.- Что мне делать?

– Любить!
– твердо сказал Юрьев и пошел по платформе к выходу с вокзала сквозь гудящую толпу пассажиров и провожающих, мимо прокисших бомжей, вороватых подростков и гнусавых попрошаек - прямо на стаи смотрящих исподлобья качков, привыкших к безнаказанности, на небритых кавказцев, чувствующих себя здесь хозяевами и до конца уверенных в своей звериной правоте...

Глядя перед собой немигающим взглядом, Юрьев, не сворачивая, шел вперед широким и твердым шагом... И все они молча расступались, торопливо давая ему дорогу, словно вдруг почувствовав в нем то непостижимое и вечное, что уже нельзя победить.

Туча уже накрыла землю своим чернильным капюшоном. "Где-то я ее уже видел?" - подумал Юрьев, взглянув на небо. Холодный ветер рвал платья и полы плащей застигнутых врасплох пассажиров, мечущихся и бегущих к залам ожидания и входам в метро.

Неожиданно ветер стих, и в наступившей вокруг тишине все живое застыло в тревожном ожидании чего-то, доселе невиданного. Светило, еще пять минут назад купавшееся в синеве, погасло.

Земля стремительно погружалась во тьму...

Часть II

Трубами многоэтажных кварталов Петербург медленно выплыл из серой предрассветной дымки и, постояв на горизонте, нехотя двинулся навстречу взрезающему залив судну.

На полубаке сухогруза, в старой засаленной штормовке, подставив лицо ветру, уже горько пахнущему городом, по-солдатски прямо стоял бич Хмурое Утро. Он кутался в свои ветхие одежды, пытаясь защитить шею и грудь от пронизывающих порывов, и терпел холод.

Город постепенно, словно на проявляемой фотографии, подробно проступал деталями, делаясь все реальней. Его огромные рубленые фасады,

испещренные десятками тысяч окон, хранящие словно сундуки, чьи-то жизни и судьбы, гигантские трубы и насекомоподобные антенны, так яростно вступавшие в противоречие с легким бездонным небом, испугали бича.

Втиснувшись между крышами и космосом, отодвинув от земли звезды и придавив копошащуюся где-то там, в каменных сотах, изнемогающую тщетой и страданием жизнь, над Петербургом тяжело навис сизоватый выхлоп цивилизации.

"Зачем я сюда еду?
– вдруг подумал он.- Что мне надо от этого Вавилона? Я здесь задохнусь или он просто раздавит меня как инородное тело! Нет, дважды не войти в одну и ту же воду..."

Судно, пройдя узким фарватером, уже развернулось и причалу бортом. Матросы готовились к швартовке. Бич наблюдал за их веселой работой, за каждым их движением - быстрым и расчетливым - и успокаивался. Потом он взял в руки потрепанный томик. "Хватит причитать! Если я сейчас здесь, значит, я именно здесь сейчас и должен быть. Надо просто делать свою работу, вот так же, как эти ловкие ребята,- без малодушного высокоумия и жалоб,- думал Хмурое Утро.-Да, я здесь для того, чтобы сделать то, что должен сделать..."

"И другой Ангел следа вал за ним, говоря: пал, пал Вавилон, город великий, потому что он яростным вином блуда своего напоил все народы. И третий Ангел последовал за ними, говоря громким голосом: кто поклоняется зверю и образу его и принимает начертание на чело свое или на руку свою, тот будет пить вино ярости Божией, вино цельное, приготовленное в чаше гнева Его, и будет мучим в огне и сере пред святыми Ангелами и пред Агнцем; и дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будут иметь покоя ни днем, ни ночью поклоняющиеся зверю и образу его и принимающие начертание имени его..."

Оксана Николаевна стояла у стойки регистрации рейсов и страшно волновалась. Прошло всего два часа с тех пор, как этот неугомонный Крестовский позвонил ей по межгороду на работу и исступленным голосом проорал в трубку что-то насчет Троянского коня и его, Петенькиного, гениального плана. Он обещал подробнее рассказать об этом сегодня же вечером, как только Ксюша прилетит к нему. Да-да, именно прилетит, потому что, во-первых, для осуществления задуманного у него не осталось ни одного лишнего дня, вернее, не у него, а у всего человечества, а во-вторых, для Счастливчика - это вопрос жизни и смерти. Правда, Крестовский не сказал, где, в каком огороде он зарыл кубышку с деньгами на билет для Оксаны Николаевны, но это было неважно, обыкновенная житейская мелочь, на которые вольные альбатросы, подобные Петру Крестовскому, обычно не обращают абсолютно никакого внимания с грандиозной высоты своего полета.

Несмотря на привычный напор и мажорный тон Петенькиного трепа, Оксана Николаевна все же уловила в нем тревожные, даже трагические нотки. Похоже, Петенькино дело действительно попахивало керосином, а потому она без всяких мучительных раздумий бросилась по отделам собирать у коллег деньги в берет сразу после того, как Крестовский, так и не дав ей даже промычать что-нибудь нежно-радостное в трубку, был на том конце провода внезапно замещен междугородным космосом с подозрительными щелчками, бульканьем и ниагарским шумом сливного бачка.