Русский язык на грани нервного срыва
Шрифт:
Родная речь как юридическая проблема
До недавних пор я мало интересовался законодательной деятельностью. Однако внезапно, как и многие другие лингвисты, оказался вовлечен если не в нее саму, то по крайней мере в дискуссии по ее поводу. Случилось это после того, как наши депутаты заговорили о законе о русском языке.
Какое-то время шла подготовка закона, сопровождающаяся выступлениями его инициаторов, а затем он с легкостью стал проходить чтение за чтением, несмотря на достаточно сильную критику в средствах массовой информации.
Надо отдать депутатам должное. С каждым чтением закон становился все лучше. Исчезали некоторые абсурдные и пустые формулировки,
Тем не менее, хроника событий такова. 5 февраля 2003 года закон прошел заключительное третье чтение в Государственной Думе, но был отклонен Советом Федерации и отправлен на доработку. Именно между этими двумя событиями и развернулась резкая дискуссия. Затем, после незначительных исправлений и уже без всяких дискуссий, закон был принят Государственной Думой 20 мая 2005 года и одобрен Советом Федерации 25 мая 2005 года.
Обращусь к более ранним этапам создания закона. Изначально он назывался законом «О русском языке как государственном языке Российской Федерации», и уже в названи
и отражалось некое противоречие, которое сохранялось, и, более того, развивалось в самом тексте закона.
В названии закреплялась определенная подмена понятий. Вместо закона о государственном языке предлагался закон о русском языке как государственном. Нетрудно представить себе дальнейшее развитие подобной логики и, скажем, вместо закона о президенте предложить закон о конкретном человеке как президенте и т. д. В действительности уже само название выдавало потаенные мысли депутатов: им хотелось говорить о наболевшем, то есть именно о русском языке, а чтобы оставаться юридически корректными, приходилось скрываться за формулировками о государственном языке. Несовместимое совмещалось плохо.
Текст закона также представлял собой соединение разных жанров и, говоря научным языком, смешение коммуникативных установок.
Главной составляющей закона стали различные декларации в поддержку русского языка. Государству или правительству вменялось осуществление различных действий, направленных на защиту и поддержку русского языка (в том числе загадочных «иных мероприятий»). В ведении органов власти оказывалось сохранение самобытности и чистоты русского языка, повышение культуры русской речи. Не будучи юристом, трудно понять юридическую ценность подобного рода формулировок, с обыденной же точки зрения, они выглядели довольно странно, особенно в сочетании с совершенно конкретными рекомендациями и запретами.
Эти предписания и запреты, адресованные непосредственно гражданам страны, и были вторым жанром. Запреты касались употребления нецензурных слов, сквернословия вообще, оскорблений с помощью языка, а также использования иностранных слов. Кроме некоторой невнятности формулировок, настораживал тот факт, что из текста закона не было ясно, как будут наказываться соответствующие нарушения.
Наконец, в-третьих, это была не очень удачная попытка сформулировать сферу употребления государственного языка. То есть в самой идее задать область функционирования государственного языка ничего плохого нет, но депутаты сразу же замахнулись на слишком многое: на культуру и прессу, промышленность и театр и так далее и тому подобное. Вместо того чтобы ограничить данную область, закон использовали как инструмент захвата и распространения.
Лингвистический анализ текста показывает, что между целями авторов текста (их коммуникативной установкой) и формой, в которую текст попытались облечь, существует все то же неустранимое противоречие. Закон был вызван не юридическими, социальными или лингвистическими причинами, а, очевидным образом, политическими. В конечном счете, это был поиск национальной идеи, создание своего рода государственного культа русского языка, которому не слишком умело попытались придать форму закона.
Этот текст по своей сути был вовсе даже не законом, а особого рода патриотическим высказыванием о русском языке, содержащим, с одной стороны, его восхваление («декларативная
В процессе прохождения закона третья часть совершенствовалась и улучшалась (в частности, название «О русском языке как государственном языке Российской Федерации» было заменено на «О государственном языке Российской Федерации»), а первые две затушевывались, однако исчезнуть совсем не могли. В этом случае закон терял бы смысл для предложивших его депутатов, поскольку исчезало его политическое звучание. В результате из семи статей закона содержательную ценность представляют только две: третья («Сферы использования государственного языка Российской Федерации») и пятая («Обеспечение прав граждан Российской Федерации на пользование государственным языком Российской Федерации»). Но даже в них присутствуют странные формулировки, отражающие, повидимому, подавленные и скрытые юридической обработкой желания депутатов.
Теперь, если говорить более конкретно, можно выделить те самые отдельные места и формулировки, которые не дают закону о государственном языке быть законом, или, по крайней мере, не дают быть хорошим законом.
В третьей статье, безусловно, неудачным является следующее высказывание:
Государственный язык Российской Федерации подлежит обязательному использованию:
<…>
в деятельности общероссийских, региональных и муниципальных организаций телерадиовещания, редакций общероссийских, региональных и муниципальных периодических печатных изданий, за исключением деятельности организаций телерадиовещания и редакций периодических печатных изданий, учрежденных специально для осуществления теле– и (или) радиовещания либо издания печатной продукции на государственных языках республик, находящихся в составе Российской Федерации, других языках народов Российской Федерации или иностранных языках, а также за исключением случаев, если использование лексики, не соответствующей нормам русского языка как государственного языка Российской Федерации, является неотъемлемой частью художественного замысла; в рекламе; в иных определенных федеральными законами сферах.
Попытка целиком охватить (а по существу – захватить) телевидение и газеты, а также рекламу, а также «иные сферы» (последнее звучит не просто многозначительно, а почти мистически) и распространить на них «государственные» и довольно малопонятные запреты (о «несоответствующей лексике» будет сказано ниже) приводит к вынужденной и юридически беспомощной формулировке: за исключением случаев, если использование лексики, не соответствующей нормам русского языка как государственного языка Российской Федерации, является неотъемлемой частью художественного замысла. Как показала практика борьбы с порнографией, корректно определить «неотъемлемость» от художественного замысла в принципе невозможно. Претензия на охват рекламы и «иных сфер» также выглядит смешной, поскольку реклама регулируется другим законом, а иные сферы, сами знаете чем. А ведь последуй депутаты небезызвестной мудрости – не пытаться объять необъятное, и не было бы проблемы. Неужели не очевидно, что герои сериала, участники молодежной передачи, персонажи фельетона и т. п. не должны говорить на государственном языке, даже если речь идет о государственных СМИ.
В пятой статье странной кажется такая формулировка:
Обеспечение права граждан Российской Федерации на пользование государственным языком Российской Федерации предусматривает:
<…>
получение информации на русском языке через общероссийские, региональные и муниципальные средства массовой информации. Данное положение не распространяется на средства массовой информации, учрежденные специально для осуществления теле– и (или) радиовещания либо издания печатной продукции на государственных языках республик, находящихся в составе Российской Федерации, других языках народов Российской Федерации или иностранных языках.