Русское Средневековье
Шрифт:
Итак, за свержением ига в 1380 году последовало его восстановление в 1382… Такая трактовка порождает, однако, ряд недоуменных вопросов.
Вторая половина XIV столетия была временем падения власти потомков Чингисхана в ряде регионов евразийского материка. В 1350-е годы прекратило свое существование государство Хулагуидов — потомков хана Хулагу, занимавшее территории Ирана и Закавказья, к власти на этих территориях вернулись правители местного происхождения. В 1360-е годы в Китае была свергнута монгольская династия Юань и приведена к власти династия местного происхождения — Мин. Казалось бы, и деятельность Дмитрия Донского надо рассматривать в контексте этих событий. А что видим на самом деле?
Между признанием русскими князьями зависимости от монгольских ханов (40-е годы XIII века) и разрывом Дмитрием Ивановичем вассальных отношений с Мамаем (это случилось в 1374 году) прошло около 130 лет. Между походом Тохтамыша на Москву
Ситуация будет яснее, если уделить должное внимание обстоятельству, весьма важному для современников событий. Мамай, противник Дмитрия Ивановича в 1374–1380 годах, не принадлежал к потомкам Чингисхана. В силу этого он не мог стать ханом (по-русски — «царем»). С конца 1350-х годов в Орде началась междоусобица — «замятия», как ее называли на Руси. Появилось несколько претендентов на престол. На этой волне и выдвинулся Мамай. Он имел титул эмира (бека),рассматривавшийся современниками как соответствие русскому «князь»: русские источники, собственно, и именуют Мамая «князем ордынским». К середине 1360-х годов Мамай сумел взять под контроль западную часть Орды — к западу от Волги. В восточной же, заволжской части, продолжалась борьба, и ханы здесь постоянно менялись. Мамай, будучи всего лишь эмиром, вынужден был править от лица марионеточных ханов, которых временами менял по своему усмотрению.
В силу «нецарского» статуса Мамая противоборство с ним не колебало ставшее традиционным представление о законности власти хана Орды — царя —над Русью. Здесь расценивали ситуацию, при которой реальная власть в Орде находилась в руках не хана, а временщика, как нарушение нормы. «Царь ихъ не владеяше ничимъ же, но всяко стареишинство держаше Мамай»;
«Некоему убо у них худу цесарюющу, но все деющу у них князю Мамаю», — писали о ситуации в Орде русские летописцы того времени. Ханов, от лица которых правил Мамай, пренебрежительно именовали «Мамаевыми царями». Соответственно и борьба с Мамаем рассматривалась как выступление против незаконного правителя. Мамай был всего лишь «князем», т. е. равным русским князьям по статусу. Зачем подчиняться равному? И почему бы не воевать с ним?
Поэтому и Куликовская победа для людей того времени была отражением конкретного нашествия, но не свержением иноземной власти вообще. Когда к власти пришел природный хан (т. е. потомок Чингисхана) Тохтамыш (ранее утвердившийся в заволжской части Орды), добивший в конце 1380 года бежавшего с Куликова поля Мамая, в Москве признали его верховенство. [66] Однако Дмитрий Донской не спешил возобновлять выплату дани, прекращенную в 1374 году. Следствием этого и явился поход Тохтамыша 1382 года.
66
Победа над Мамаем на Куликовом поле невольно способствовала объединению Орды под властью одного правителя; объективно наибольшую политическую пользу из нее извлек Тохтамыш.
Отношение к конфликту с Тохтамышем было на Руси совершенно иным, чем к конфликту с Мамаем. Если последний щедро награждается русскими книжниками той эпохи уничижительными эпитетами — он и «поганый», и «безбожный», и «злочестивый» (заметим, что его предшественников — законных «царей» — так не поносили), то по отношению к Тохтамышу ничего подобного не допускалось. Но особенно интересно, как современники мотивировали отъезд Дмитрия
Наиболее раннее летописное повествование следующим образом объясняет поведение великого князя: «Князь же велики Дмитреи Ивановичъ, то слышавъ, что сам царь идетъ на него съ всею силою своею, не ста на бои противу его, не подня рукы противу царя, но поеха въ свои градъ на Кострому». Это суждение летописца верно лишь в том смысле, что Дмитрий не стал принимать открытого сражения, а не в том, что он вообще отказался от сопротивления: великий князь не поехал на поклон к хану, не пытался с ним договориться; его двоюродный брат, герой Куликовской битвы Владимир Андреевич Серпуховской разбил ордынский отряд у Волока; по словам того же летописца, Тохтамыш «въскоре отиде» из взятой им Москвы, опасаясь контрудара («слышавъ, что князь велики на Костроме, а князь Володимеръ у Волока, поблюдашеся, чая на себе наезда»). Фактически московские князья «стали на бой» и «подняли руку» против «царя». Они отказались только от встречи с ним в генеральном сражении.
Отъезд Дмитрия Донского из Москвы был обычным тактическим приемом правителей Средневековья: считалось (не только на Руси, по всей Европе), что они должны по возможности избегать сидения в осаде — наиболее пассивного вида военных действий. Москва была в то время (после постройки в 1367 году белокаменного Кремля) неприступной крепостью. И взять ее штурмом Тохтамышу не удалось: хан достиг успеха обманом, выманив назначенного Дмитрием Ивановичем руководителя обороны города, литовского князя, внука Ольгерда Остея под предлогом переговоров, после чего он был убит, и ордынские войска ворвались в Москву. Но, как бы то ни было, тактический план великого князя не удался: Москва была разорена, следовательно, кампания проиграна. И в этой ситуации объяснение отказа от открытого боя нежеланием сражаться с «самим царем» оказывалось, видимо, лучшим в глазах общественного мнения оправданием для князя, более предпочтительным, чем, скажем, ссылка на очевидный факт недостатка сил после тяжелых потерь, понесенных в Куликовской битве. [67]
67
Поход Тохтамыша был, кстати, первым после Батыева нашествия приходом на Русь во главе войска хана Орды — «самого царя».
Очевидно, таким образом, что представление об ордынском хане как правителе более высокого ранга, чем великий князь владимирский, как о его законном сюзерене, не было уничтожено победой над фактическим узурпатором власти в Орде Мамаем.
Взятие столицы противника — несомненная победа, и Тохтамыш выиграл кампанию. Но верно ли расценивать результаты конфликта с Тохтамышем как полное поражение Москвы, как это обычно и делается? Чтобы усомниться в этом, достаточно задать вопрос: почему же Тохтамыш оставил за Дмитрием великое княжение владимирское? Ведь ранее Мамай дважды — в 1371 и 1375 годах — передавал ярлык на него тверскому князю Михаилу Александровичу. Причем если в первом случае он затем вернул великое княжение Дмитрию (ездившему к нему в Орду летом 1371 года с богатыми дарами), то решение, принятое временщиком в 1375 году, сохраняло силу вплоть до Куликовской битвы. Сам тверской князь под давлением военной силы со стороны Дмитрия и поддержавшей его коалиции многих русских князей вынужден был в 1375 году отказаться от великого княжения и обещал не претендовать на него впредь. Однако не успел Тохтамыш покинуть после разорения Москвы пределов Руси, как Михаил нарушил договор с Дмитрием и поехал к хану, «ища великого княжения». Почему Тохтамышу не передать было ярлык тверскому князю?
Факт разорения ханом Москвы обычно несколько заслоняет общую картину результатов конфликта 1382 года. Тохтамыш не разгромил Дмитрия в открытом бою, не продиктовал ему условий из взятой в конце августа Москвы (напротив, был вынужден быстро уйти из нее, опасаясь контрудара). Более того, московско-ордынский конфликт разорением главного города Северо-Восточной Руси вовсе не завершился. И последующие события совсем слабо напоминают ситуацию, в которой одна сторона — триумфатор, а другая — униженный и приведенный в полную покорность побежденный.
Осенью того же, 1382 года Дмитрий Донской разорил землю рязанского князя Олега Ивановича, принявшего сторону хана во время его похода на Москву и указавшего ему броды на Оке. Той же осенью к московскому князю прибыл от Тохтамыша посол Карач. Целью приезда посла был явно вызов Дмитрия в Орду. Таким образом, сразу после ухода Тохтамыша из пределов Руси Дмитрий не отправил к нему даже посла, ожидая, когда хан сам сделает шаг к примирению. Не торопился великий князь и после приезда Карача — посольство в Орду отправилось только весной следующего, 1383 года. Причем сам Дмитрий не поехал — посольство, состоявшее из «старейших бояр», номинально возглавил его старший сын, 11-летний Василий.