Руссо туристо, облико морале
Шрифт:
– Ну что я могу сказать по этому поводу? – задумчиво протянул внутренний голос. – Либо ты не та Разотрипята…
– Хорошая рифма, – машинально похвалила я, отметив, что какой-то литературный талант у меня все-таки есть.
– Либо для своих лет ты удивительно хорошо сохранилась, – закончил он.
Это было похоже на комплимент, но даже он меня не обрадовал. Хмурясь, я пошарила на Яндексе и в Гугле, но никакой другой Кати Разотрипяты не нашла. Зато я откопала и внимательнейшим образом изучила еще пару газетных статеек о бабульке-кроссвордистке.
Екатерина Максимовна Разотрипята при ближайшем рассмотрении оказалась презанятной старушенцией.
– Другими словами, ты полагаешь, что Катерина Разотрипята – это не ты, а ты – не она? – правильно уловил основную мысль мой внутренний голос. – Просто в твоем распоряжении случайно оказалась ее банковская карточка?
– Возможно, вместе с курткой, в которой она была зашита. Кстати, это характерно для наших русских бабушек – делать запасы на черный день, – предположила я, испытав острый приступ жалости к самой себе.
Неужто в прежней жизни и в другой стране я тоже была нищей бродяжкой?! Такой неимущей, что даже пенсионерка подала мне на бедность курточку со своего плеча?!
– Очень неприятная мысль, – сказал внутренний голос, откровенно устрашившись наскоро обрисованной ретроспективы.
Я угрюмо задумалась, и в моем интернет-походе образовался долгий привал. Моня, Маня и Муня, наблюдавшие за мной из противоположного угла зала, решили, что нам пора воссоединиться, и прислали гонца с вестью о том, что стол накрыт к обеду.
Гонцом стал белокурый Муня. Когда он вырос передо мной, как Сивка-Бурка (тот еще жеребец!) и улыбнулся хитрой мальчишеской улыбкой, я вдруг подумала, что не имеет особого значения, кем я была раньше – нищенкой или принцессой. Главное – кто я есть сейчас: молодая красивая девушка, которая в силу возраста и природного обаяния легко приобретает новых друзей, преимущественно мужского пола. Тут я оглянулась на Маню – он тоже мне улыбался – и подумала, что один друг хорошо, а два – еще лучше. И когда получасом позже, после сытного обеда с веселящим пивом, Маня и Муня совершенно по-дружески спросили, какие у меня планы на этот вечер, эту ночь и всю следующую неделю, я с подкупающей честностью ответила, что не знаю. Не скрою: я предполагала получить более или менее нескромное предложение и не ошиблась в своих расчетах.
– Давай с нами? – зазывно улыбаясь, спросил чернокудрый Маня.
– Мы путешествуем по Европе на автомобиле, – объяснил белобрысый Муня. – Правда, все самое интересное ты пропустила, мы уже возвращаемся домой.
– В Россию?! – Такой удачи я даже не ожидала.
– Ну не сразу. Сначала посмотрим Швейцарию, Германию, Чехию и Польшу, – кивнул немногословный Маня.
– Польшу не зря называют «черным ходом в Европу», говорят, там граница такая дырявая, что грех ее не нарушить. Соглашайся! – жарко зашептал мне внутренний голос.
Я не поняла, какого
Кстати, за прекрасного королевича запросто мог сойти любой из моих новых друзей. И судя по тому, как заинтересованно поглядывали на меня Маня и Муня, я казалась им вполне подходящей Золушкой.
Похоже было, что моя жизнь – в том числе и личная – начала налаживаться.
7. Алла
Я прикатила в аэропорт на такси, потому что этот вариант показался мне более надежным, чем бюджетная поездка на рейсовом автобусе. Не зная, как тут у них в Австрии с дорожными пробками, я на всякий случай запланировала время на переезд с часовым запасом, и весь он вместе с бонусным двадцатиминутным довеском от лихого венского таксиста достался мне в единоличное пользование.
Полтора часа я бродила по пустому и неуютному залу ожидания! Галопировала по кругу, нервно чертыхаясь, взволнованно заламывая руки и вызывая живой интерес только у раздвижных дверей, которые с намеком разъезжались всякий раз, когда я пробегала мимо них. А по окончании девяностоминутной пытки затянувшимся ожиданием выяснилось, что мои жертвы были напрасны, с тем же успехом я могла кружить по своему гостиничному номеру, оттаптывая золоченые львиные лапы помпезным табуреткам. Оказывается, наши мальчики вообще не нуждались в том, чтобы их кто-то встречал!
Во-первых, Инкин любимый мужчина капитан Кулебякин – я раньше этого не знала – в своем Институте МВД вполне сносно обучился немецкому. Во-вторых, мой собственный любимый мужчина, Инкин братец Казимир, перед лицом реальной опасности остаться единственным ребенком в своей нескучной семейке опустошил фамильные золотовалютные закрома и явился в капиталистическую Австрию состоятельным, как младой олигарх. Во-третьих, Инкин любящий папа Борис Акимович (настоящий полковник!) поднял по тревоге боевое братство от Москвы до самых до окраин и подключил к спецоперации по спасению дочурки такие силы, о которых мирные граждане говорят исключительно почтительным шепотом.
В результате эти два чудо-богатыря – Кулебякин и Зяма – волшебным образом получили шенгенскую визу за один день и прилетели в Вену как особо важные персоны. Их даже не выпустили в общую дверь, как всех остальных пассажиров аэрофлотовской «тушки», а почтительно свели по особому трапу две красотки стюардессы. И прощались с ними прелестные воздухоплавательницы так горячо и нежно, что я, глядя на это эротическое безобразие, испытала труднопреодолимый порыв окончательно осиротить Бориса Акимовича и Варвару Петровну, собственноручно лишив жизни их беспутного великовозрастного сынка.
Впрочем, самонадеянный Зяма даже не понял причины, по которой я попыталась задушить его в объятиях.
– Вижу, ты соскучилась! – одобрительно похлопав меня пониже спины, сказал он.
И поверх моего плеча послал обольстительную улыбку стюардессам, которые увязались за ним с летного поля, как мерзкие голохвостые твари за Гаммельнским крысоловом.
В отличие от Зямы Кулебякин был суров и непокобелим. На стюардессочек он не глядел, да и мне подарил лишь один-единственный долгий взгляд. В нем, залакированный скупой мужской слезой, светился немой укор: «Что ж ты, Трошкина, не уберегла подругу?» Я виновато шмыгнула носом и развела руками.