Рябиновый мед. Августина

Проселочная дорога петляла среди лугов, ныряла в чашу прохладного хвойного леса, где меж раскидистых еловых лап оказывалась более гладкой и укатанной, чем на воле. Покинув лес, дорога местами становилась совсем разбитой, превращаясь в настоящее испытание для путешественника.

Июльским жарким утром, на самой заре века минувшего, по дороге той,

поскрипывая и подрагивая на кочках и охая на колдобинах, продвигалась одноконная подвода.

В подводе, кроме круглолицего добродушного возчика в засаленном картузе, сидели три пассажира.

Мужчина, черная густая борода которого делала затруднительным определить его возраст, был одет по-мещански: в серый суконный сюртук, такие же штаны, заправленные в козловые сапоги. Козырек нового картуза, несмотря на жару, был надвинут на глаза, скрывая от окружающих их выражение.

Кроме него, на подводе ехали нестарая общительная монахиня в черном и девочка лет пяти-шести в длинном миткалевом платьице и белом бумазейном платочке. Девочка испуганно прижималась к монахине, время от времени поднимая на нее большие серые глаза, в которых плескался вопрос.

Монахиня, словно нарочно не замечая вопроса в глазах малышки, всю дорогу поддерживала оживленный разговор с возницей.

Бородатый мужчина в разговор не вступал, и было непонятно — опечален он чем-то или же попросту равнодушен к предмету беседы.

А разговор поначалу крутился вокруг красот здешней природы, богатой лесами и реками.

Местность эта издревле привлекала к себе сановную знать — для охоты, а мужей благочестивых — для уединения и духовных подвигов.

Монастыри, деревни, города и пустыньки соседствовали на Пошехонье и Ярославщине так тесно, что жизнь одного вплеталась в жизнь другого, смешивалась и становилась неразделимой. Отшельники устраивались в лесах недалеко от поселений, частенько бывали притесняемы суеверным темным людом, но, терпеливо неся свой крест, не роптали и потихоньку становились старцами. После смерти последних, как водится, тот же люд принимал их святость, ходил на оставленные святыми колодчики, поклонялся светлым ликам, просил о помощи. Святые, в свою очередь, не держали обид и уже с небес продолжали помогать потомкам бывших соседей. Так и жили. И чудеса случались. Об одном таком чуде и подмывало поведать попутчикам разговорчивую сестру Степаниду. Она наслаждалась нежданно выпавшей праздностью, приятной беседой и молчаливым вниманием попутчиков. И едва возница коснулся в разговоре чудесного свойства лесного ключа, возле которого им довелось остановиться, сестра Степанида с готовностью подхватила:

— И-и, мил человек, чудес в мире великое множество, и все дела Божьи!

Она обращалась одновременно и к спине разговорчивого возницы, и к угрюмой фигуре бородатого. Монахиня словно не замечала его угрюмости и расточала свою тихую улыбку на всех, не боясь не встретить улыбки в ответ.

— Взять хотя бы нашу пустынь. Сколько уж ей веков, не упомнить. Бывала она, батенька мой, и мужскою, и девичьей. А вот называлась всегда одинаково: Рябининой Ильинской.

— Это почему ж?

— В незапамятные времена стояла на том месте церковка, в честь Ильи-пророка построенная. Да стала разрушаться. Забросили ее. А в лесах недалече монастырь стоял, и игуменом в нем был преподобный Адриан. Праведник, каких поискать.

Мученическую

кончину принял. Разбойники ночью ворвались в обитель, думали богатства найти несметные, а там пусто. Измывались над старцем, пытаясь дознаться, где сокровища спрятаны, только все зря. Убили старца и монахов, взяли, что нашли, и тело убиенного игумена унесли да на реке Ушломе и бросили. А на месте старой Ильиной церкви, аккурат год спустя, возьми да и вырасти известное дерево — рябина.

— Обычное дело.

— Обычное, мил человек, да не обычное. Стало то деревце смолкой истекать, вроде как медом. Люди пригляделись, а это не смолка вовсе, а миро.

— Таки и миро?

— Миро. Люди стали приходить и получали исцеление у дерева от разных хворей.

— Как так? — Возчик причмокнул языком. По всему было видно, что не слишком доверяет он словам монахини.

— А так. Поклонится человек деревцу, прикоснется к веточкам, и хвори как не бывало.

— Дерево же! — не верил возчик.

Мужчина с бородой безучастно смотрел в сторону. Не понять — слышит ли он, или же мысли его находятся в ином месте, далеко отсюда, от разговора о праведниках. Рядом с ним покоилась его поклажа — небольшой фанерный сундучок и тряпичный узел. Изредка мужчина взглядывал на ребенка, жмущегося к монахине. Взгляд этот был не ласков и не злобен. Таилась в нем думка, но о чем она?

Встречаясь с бородачом глазами, девочка прятала лицо в складках одежды сестры Степаниды.

— Дерево, — согласилась монахиня, поглаживая ребенка по голове. — Только непростое. Люди так и потекли с окрестных сел к рябине. Поток не иссякал. И издалека приезжали. А один раз пришел на сие место причетник из ближнего села и разъяснил, что по правилам святых отцов негоже кланяться дереву. Нужно, мол, на этом месте прежнюю церковь выстроить заново. Народ понял разумную речь. Обратились к боярыне, помещице местной.

— И что боярыня?

— Благочестивая была, разрешила строить, денег дала. Рябину не тронули, храм отстроили рядом, а после позвали игумена и попросили устроить монастырь. Так и стало. Постригся в том монастыре и житель ближнего села Иван. Принял имя Ионы. Тихий был и незаметный. А перед смертию открыл Иона игумену благочестивый поступок отца своего с убиенным мучеником Адрианом.

— Отец этого Ионы, выходит, знавал старца Адриана?

— Рассказал Иона, что отец его поверженные при реке Ушломе мощи убиенного старца ночью вывез и похоронил в разрушенной церкви, а на месте погребения посадил рябину, и якобы теперь на том месте и совершаются чудеса и исцеления.

— Вон оно что! — воскликнул возница. — Так это мощи Адриана-мученика миро источали!

— После, батенька мой, братия мощи святого извлекла, а рябину игумен трогать не велел. И с тех времен в приходской церкви Рябининой пустыни бывает праздник перенесения святых мощей.

— Это о какую же пору, матушка?

— В ноябре месяце, мил человек. Аккурат рябины-то в лесу огнем полыхают…

После рассказа монахини путешественники долго молчали.

Леса отступили. Подвода выехала на открытое место. Полевую сторону точно море разливанное синел лен — глаз не отвести. С другой стороны дороги золотом отливала рожь. Впереди то показывалась, то пряталась река. Зигзаги ее терялись в необозримых полях. На увалах вдалеке паслись белые как снег овцы и черные, с белыми лбами коровы.