Рыбалка на другой планете
Шрифт:
Все эти отступления хороши для активистов общества охраны памятников старины, к коим я себя никогда не причислял, считая, что история не потерпит того, чтобы ее обряжали в рогожу или представляли немытой девой, привлекающей женихов с помощью одеколонов и духов, а не просто чистой водой.
Случилось мне не так давно возвращаться домой в очень позднее время через эти ворота. Вообще-то, я каждый день прохожу через них, совершенно не задумываясь о том, почему я это делаю. В этот вечер через ворота было очень трудно пройти, потому, что работы по укладке тротуарной плитки, формировке газонов, посадке новых
Зайдя под арку ворот, я вдруг почувствовал чистый запах свежеиспеченного ржаного хлеба и только что сваренного борща с дымком от печки. Тот, кто питается хот-догами с кетчупом или майонезом, понять этого не сможет, даже если он будет сильно тужиться. Этим нужно жить. Это нужно когда-то попробовать или увидеть, чтобы представить то, что почувствовал я.
Как-то в молодости среди зимы я вдруг почувствовал запах черемухи недалеко от химического завода, рядом с которым проходила трасса междугородного сообщения. И тогда от этого запаха меня отпаивали водкой. Но запах ржаного хлеба не создается никакой химией.
Запах был настолько близким, что я даже оглянулся. Маленькая дверца в стене ворот, которая всегда была закрыта на висячий замок, была чуть приоткрыта. И запах доносился именно из-за этой двери.
Я осторожно приоткрыл ее и заглянул внутрь. По узкому пространству между стенами вверх шли крутые лестницы. Тишина и свежий запах.
Я потихоньку поднялся на уровень выше человеческого роста, постоял на площадке, прислушался и снова пошел вверх. Мне показалось, что я слышал потрескивание поленьев в печке, но этого быть не могло, потому что в башне-воротах никаких печей не было.
Каменные ступени не скрипели и ничего, кроме естественного страха перед темнотой и неизвестностью, я не испытывал.
Вверху показался черный квадрат открытого люка, иногда подсвечиваемый красными всполохами пламени.
Внезапно меня подхватили сильные руки, кто-то дал мне по физиономии, воткнул в рот тряпку, связал руки сзади и бросил на лавку.
Темнота внезапно рассеялась. Свет свечи на столе освещал довольно просторное помещение с низким потолком, печку в виде камина и трех человек в военной форме, сидевших за столом.
Военные были в достаточно зрелом возрасте, лет за тридцать, одеты в длинные куртки с погонами, брюки с красными лампасами заправлены в сапоги. Двое рядовых и один сержант. Но форма все-таки казачья.
– Вот, Иван Петрович, словили все-таки вражину, о котором Его благородие предупреждали, – сказал рядовой казак, возрастом постарше всех.
Казак с сержантскими погонами взял со стола лист бумаги и, подслеповато щурясь, начал читать:
– Из колодников Андрей Смирнов, скованный в ножных кандалах, неведомо куда бежал, коего здесь в крепости нигде сыскать не могли и для сыску его посланы нарочные точто да еще не возвратились, а по справке в комендантской канцелярии оказалось, означенный каторжный колодник Смирнов нынешнего июля 8 числа прислан при рапорте от находящегося у командования в Черлакском форпосте господина секунд-майора Ланского в побеге из Екатеринбурха из тюрьмы с казенной работы и за два долговые воровства с наказанием кнутом. А ноздрей не вынуто и других знаков не положено. Росту же он Смирнов малого, двадцати лет, лицом бел, светлорус, глаза серые. На нем платья один кафтан ветхой смурой. О сыске его и о поимке куда надлежало от здешней канцелярии указами предложено. Ну-кка Иванов, свечку поближе поднеси к этому варнаку, рассмотри его обличье.
Казак помоложе схватил свечку со стола и направился ко мне. Казаки тоже встали и подошли, с удивлением рассматривая мою одежду.
– Никак из благородного сословия будут, господин старший урядник, – тихо сказал молодой казак.
– Пожалуй, так, – сказал Иван Петрович и распорядился, чтобы меня развязали.
Руки мои были развязаны так быстро, что у меня закралось сомнение в том, а был ли я вообще связан, просто так по своей воле руки за спиной держал. Тряпка имела достаточно противный вкус, и я начал искать место, куда бы сплюнуть.
– Да Вы не стесняйтесь, господин хороший, плюйте прямо на пол, потом уберем, – сказал старший казак. – А позвольте полюбопытствовать, откуда и кем Вы будете, и как в такую позднюю пору здесь оказались?
Что мне им сказать? Если верно то, о чем я думаю, то меня во время рассказа скрутят и как сумасшедшего отправят в дом призрения под опеку какого-нибудь Земляники, если не отдадут под суд за святотатство. Остается одно, брать инициативу в свои руки.
– А вы-то, братцы, что здесь делаете? – спросил я достаточно командным тоном.
– Так что службу несем, Ваше благородие, – ответил казак с сержантскими лычками. – Служба гарнизонная обязывает к охране покоя местных жителей и быть готовым к отражениям набега степняков. Стоит только караулы снять, как о том сразу степь известят, и будет набег на казачьи линии за притеснения, которые мы киргиз-кайсакам учиняем. А тут еще ловкачи нашлись, которые стены крепостные на кирпичи разбирают, чтобы печки в домах и банях строить. А некоторые эти кирпичи и на базар вывозят продавать. Есть спрос, вот они и воруют. На чего есть спрос, так то и воруют, чтобы продать сразу.
Я сидел и думал о том, что, может быть, я на лестнице упал и сейчас лежу внизу и мне все это кажется. Я похлопал себя по карману пиджака, сигареты и зажигалка на месте. Достал сигарету, прикурил от газовой зажигалки, чем достаточно удивил казаков. Предложил им закурить. И они закурили, глядя на меня. Похвалили табачок, скурив «Marlboro» в три затяжки.
– Хороший табачок, аглицкий, – сказал Иван Петрович, – нашему господину есаулу из Лондона ихнего присылали. Небось, дорогой табачок-то. Мы в основном трубки курим. А те, которые по старой вере живут, так те вообще табак не потребляют.
Разговор никак не складывался. Я не знал, что им сказать и казаки не знали, о чем меня спросить. Выручила природная сметка русского человека:
– А не откушаете ли с нами, Ваше благородие, чем бог послал, – спросил Иван Петрович.
– А не объем ли я вас, братцы, – задал я в свою очередь вопрос.
Взятое от Льва Толстого обращение к солдату «братец», кажется, срабатывало, расставляя по своим местам сословия в том месте, где я оказался. Как тепло звучит слово «братец» и как оно сильно отличается от уголовного «братан».