Рыбы не знают своих детей
Шрифт:
У него не было ни сил, ни желания отвечать, он до боли сжал край стола, но казалось, что кто-то пытается его оторвать, выбить эту единственную опору.
— Дай ты ему воды.
Это снова голос Шиповника. Наверно, приказывал Агне, но она даже не шевельнулась, даже не попыталась подняться, только смотрела расширенными глазами прямо в лицо, и от этого ее взгляда никуда не денешься, никуда не спрячешься.
— Пей! — Шиповник протянул кружку воды.
Не выпуская столешницу, он свободной рукой взял кружку, чувствуя, как вода льется через край, как она струится под рукавом рубашки до локтя… «Одна… Прямо в сердце… В сердце… Каким голосом она сказала эти слова! И этот долгий взгляд, эти безжалостные глаза… словно на злейшего, прямо-таки смертельного врага. Хотя нет. На врага смотрят иначе. А в ее глазах больше удивления и испуга. Почти голый страх. Напугал я бедняжку… Не хватало только, чтобы растянулся на полу, словно припадочный. Немногого не хватило, туда его в болото…»
— Очухался? — с сочувствием спросил Шиповник.
Он не ответил. Только на миг оторвал от губ кружку, перевел дух, потом снова припал к ней и выпил жадно, большими глотками.
— Садись где-нибудь, — сказал Шиповник и сам придвинул табурет. — Так или иначе, но надо это дело кончать не откладывая, сегодня же. Значит, попала только одна пуля? А говоришь, слышал четыре или пять выстрелов? Кто же еще стрелял? Может, брат защищался? Но у него был автомат, а ты говоришь, что только из винтовки стреляли.
— Мне так показалось.
— Жаль, что не запомнил как следует. Многое выяснилось бы, — пожалел Шиповник и посмотрел на часы. — А теперь скажите, не было ли у него в деревне врагов, не ссорился ли он с кем-нибудь.?
Он снова поймал внимательный взгляд Агне и ответил:
— По-моему, нет.
— Только по-твоему или на самом деле нет?
— Никому он не мешал, — сказал он.
— А мы думаем, что так могло быть. Если в тот день Чибираса не было в этих местах, то кто же мог стрелять? Только местный. Кто-нибудь из деревни. Мы думаем, что не случайно все получилось. За Стасисом Шалной охотились. Мы у березы нашли лопату. Видно, подкарауливали, думали, убьют, закопают — и все шито-крыто. Мы тебе, лесничий, покажем эту лопату, может, опознаешь, кому она принадлежит.
— Не надо, — сказал он и облизнул спекшиеся губы.
— Почему?
— Там моя лопата, — сказал он.
В избе стало так тихо, что было слышно не только простуженное хрипение Шиповника, но и дыхание Агне, хотя она сидела за другим концом стола.
— А как она там очутилась?
— Кто?
— Лопата, — нетерпеливо, почти со злостью сказал Шиповник.
— Я ведь говорил, что шел на кабана, вот и взял, думал яму для укрытия выкопать.
— Не лучше ли на дереве устроиться? На дереве и кабан не почувствует, и работы меньше, чем копать яму среди корней.
— Я и устроил сиденье на березе, у дупла, а лопату все собирался в другой раз забрать.
В комнате снова повисла гнетущая тишина — казалось, беда висела в воздухе. Висела на тоненькой ниточке, которую каждый миг может оборвать произнесенное слово, покашливание или вздох. Казалось, он даже съежился, втянул голову в плечи, ожидая наваливающейся беды, и дивился, что те двое не видят, как он сжался; может, и заметили бы, если б подняли головы. Но они сидят, опустив глаза, и смотрят на свои руки.
— Значит, вы никого не подозреваете? — наконец вздохнул Шиповник, словно и ему хотелось побыстрее закончить это неприятное дело.
Агне не ответила. А он сказал:
— И всех, и никого.
— Неужели тебе не хочется узнать правду? Ну, скажем, хотя бы ради того, чтобы отомстить за брата.
— Человеческая кровь не исчезает без следа, — сказал он неопределенно, но достаточно ясно давая понять, что и он взывает к мести. Ничего поумнее не пришло в голову. Наконец, ведь и на самом деле — пролитая человеческая кровь не исчезает бесследно. Кто-кто, а уж он-то успел в этом убедиться. И еще неизвестно, чем все кончится.
— Ну, нам пора. Светает уже, — вздохнул Шиповник, поправляя автомат. Но уходить он не торопился. Стоял, словно что-то обдумывая, потом обратился к Агне: — Мы выдадим вам справку о смерти мужа. Только будьте осторожны. Думаю, нет надобности объяснять, что вас ждет, если справка попадет в чужие руки.
Агне не ответила.
Шиповник вспыхнул, переступил с ноги на ногу, но сдержался и тем же спокойным, почти дружеским тоном сказал:
— Сможете получить ее, как только пожелаете. Я бы посоветовал вам взять справку и уехать отсюда.
— Куда? — спросила Агне, не поднимая головы.
— Не знаю… Ну, в город куда-нибудь. Там спокойнее. А оставаться вы можете только при одном условии.
— При каком?
— Я уже говорил в начале нашей беседы — надо бросать ваше занятие. Не знаю почему :— то ли по своей молодости, то ли по другим причинам, — но вы не понимаете, что вокруг творится и на какую плаху кладете вы свою голову. Мы не можем равнодушно относиться, иначе говоря, мы не можем мириться и щадить людей, которые занимаются большевистской агитацией и пропагандой. Они нас тоже не жалеют. Могли бы — всех до единого вырезали бы. Только пока что руки коротки… А вам от души советую — бросьте. С сегодняшнего дня, с этого часа, иначе — сами понимаете… Это не игра. Мы будем вынуждены выполнить свой долг, несмотря на заслуги вашего мужа.
Животный страх охватил его, как и час назад, когда он сидел у себя на дворе на выщербленной колоде.
— Пожалейте ее, — заговорил он. — Ведь видите, что с ней творится. Теперь не время об этом говорить…
— А тебе, заступник, советую меньше стараться. Если не можешь иначе, тогда заткни уши, завяжи глаза и чтоб ничего не видел и не слышал. А если видел — забудь. И чтоб больше не бегал к телефону. Понял?
Он молчал, словно провинившийся ребенок.
Шиповник подошел к ведру, звякнул кружкой, затем громко большими глотками пил воду. Причмокнул губами и сказал:
— Думаю, что вы оба все поняли и хорошенько запомнили. Больше мы повторять не будем. Не послушаетесь…
Он не докончил свою мысль, потому что на дворе раздался шум: кто-то мычал, без слов гудел, будто там объяснялись меж собой немые.
Шиповник торопливо схватил автомат, прижался к дверному косяку, направив дуло прямо на дверь, а им взмахом руки приказал лечь на пол. Агне не торопилась. Поднялась с табуретки и, отойдя в угол, села. Он тоже встал, но не успел шагнуть, как дверь распахнулась и на пороге появилась Мария. Клевер держал ее за талию, почти нес, а ладонью другой руки зажимал рот. Из-за широкой ладони виднелись только наполненные страхом глаза Марии и лоб. Она барахталась, что-то мычала, но ничего нельзя было разобрать.