Рыцарь Христа
Шрифт:
Трепетное чувство, овладевшее мною после посещения Гроба Господня, продолжало нарастать. Свершилось то, к чему мы так долго стремились, о чем мечтало все европейское рыцарство на протяжении нескольких веков, и теперь мы стали бессмертными, ни стрела, ни копье, ни меч, ни камень, ничто не могло причинить нам вреда.
— Добились вы, все ж таки, чего хотели, сударь, — весело гоготал скачущий подле меня Аттила. — Освободили, все ж таки, Святой Град Иерусалим. Вот батюшка-то ваш, Георг фон Зегенгейм, порадуется, будет старику утешение.
Отец Иерусалима, священный Сион открылся пред нами. Я ожидал увидеть величественную гору, но Сион оказался всего лишь одним из городских холмов, застроенных тесными строениями. Здесь было множество развалин, которые, как воображалось мне, являли собой останки дворца Соломона, дома первосвященника Анны, домов евангелиста
Авудим, для которого Годфруа велел одному из рыцарей уступить коня, скакал рядом с Лотарингским герцогом, показывая дорогу. Впереди показалась мечеть, и, не доезжая до нее, мы приняли еще один бой с сарацинами. Человек пятнадцать храбрецов отчаянно выскочили к нам навстречу и стали яростно рубиться с нами, желая умереть, но унести с собой несколько Христовых воинов в могилу. Рана в моем левом плече стала давать знать о себе, и я с трудом ворочал щитом, отбиваясь от озверелых ударов героев-мусульман. Я почел бы за честь пасть в этом бою, ибо враги наши заслуживали огромного уважения, решившись противостоять отряду, раз в сорок превышающему их количество. Жаль, что на войне законы рыцарской чести, действующие на турнирах и поединках, уступают место законам военной рассудительности. Недолго герои противостояли нам на равных — задние рыцари, ехавшие следом за нами, окружили сарацин, сжали плотным кольцом и мигом перебили самым коварным способом. Путь к мечети был свободен.
— Вот здесь, на месте этого мусульманского капища, — сказал Авудим, — и стояла первая христианская церковь. Собственно говоря, это был дом апостола Иоанна, где многие годы жила Пресвятая Дева Богородица, впоследствии дом был превращен в храм и над ним даже возвели купол. Мусульмане снесли его с лица земли и возвели на его фундаменте эту мечеть.
— Что ж, — сказал Годфруа, — следует совершить возмездие. Рыцари Рональд Пуассон-де-Гро, Жозеф д'Арни и Готье де Мон-Пти-Ша, пусть ваши люди снесут до основанья эту мечеть, не оставив камня на камне, а все, что в ней есть драгоценного, они могут взять себе. Вот — знамя Меровингов, пусть оно развевается на обломках мечети в знак того, что мы отомстили за поругание христианской святыни.
Рональд Пуассон-де-Гро, схватив знамя с изображением медведя, первым кинулся на мечеть. Когда он ворвался в нее, оттуда стали доноситься душераздирающие крики. Я прекрасно понимал, что участь тех, кто тщетно пытался укрыться под сенью Аллаха, плачевна, ибо хорошо помнил, как крестоносцы расправлялись с побежденными в Никее, Дорилее, Антиохии, но что я мог поделать. Участь поверженных городов испокон века всегда была ужасна.
— А теперь — к Соломонову Храму! — скомандовал Годфруа, поворачивая лошадь налево. — Веди нас, Авудим, и да прославится святой мученик, имя которого ты носишь!
Проскакав по узкой улочке, мы свернули еще раз налево и устремились вниз под уклон, затем Авудим заставил нас свернуть вправо. Мы поскакали по длинной прямой улице, и купол огромной мечети приближался и приближался к нам, покуда мы не выскочили на огромную площадь, по краям которой виднелись поросшие травой и кустарником развалины, обломки и основания колонн свидетельствовали о том, что некогда площадь была обведена длинными колоннами. Именно здесь стоял некогда Храм Соломона, гигантский комплекс различных построек, со множеством ворот, ступенчатых возвышений и портиков, в центре которого, там, где теперь возвышались две мечети; одна огромная, а другая чуть поменьше, в древности располагалось главное строение, в коем хранилась Святая Святых. Но некогда было рассматривать баснословное место, поскольку значительный отряд сарацин, охраняющих мечети, выступал нам навстречу, готовясь дать последний отчаянный бой. Увы, плечо мое совсем онемело, и я уже не мог двигать им, чтобы поворачивать щит. Будь что будет, я изготовился биться с достойными восхищения врагами. В эту минуту засвистели стрелы, и вдруг случилось то, чего я никак не ожидал. Это было нечто странное и бесподобное, жуткое, сверхъестественное. Я увидел стрелу, летящую прямо в меня. Время замедлилось раз в десять, если не больше. Я видел, что это не просто стрела, а сама смерть моя летит ко
— Ну вот, сударь, кажется, я окочурюсь прежде вашего, хотя и был всегда осторожнее и не так опрометчив, как вы.
— Что ты говоришь, Аттила! Глупости какие! Рана-то пустяковая. Не стыдно ли тебе раньше времени хоронить себя?
— Стыдно, сударь, но ничего не поделаешь. Иные рыцари гибнут почем зря, и оруженосцам приходится по десять раз менять своих хозяев. У нас все получилось наоборот. Вы, умница, ни разу не погибли, а я, свинья этакая, покидаю вас.
— Перестань, прошу тебя, говорю же тебе — рана ничтожная.
Он вновь сплюнул целую пригоршню густой черной крови, и тут мне стало страшно — уж очень кровь была густая и черная, а все лицо Аттилы вдруг пошло пятнами. Это означало, что стрела была отравлена.
— Что-то я и впрямь окочуриваюсь, сударь вы мой, — виновато улыбаясь пробормотал Аттила. — Цепенею как-то. Помнится, в Вадьоношха… ха… а…
Тут глаза его закатились, почерневший язык вывалился изо рта, густая, черная масса потекла по подбородку. Грузное тело Аттилы как-то очень легко вытянулось в струнку, дернулось и затихло. Мой верный Аттила покинул меня и этот мир Божий в торжественный миг победы.
— Не уходи! Аттила! Не уходи, прошу тебя! — стал я трясти его бездыханное тело. Но нет, мой милый Аттила не желал рассказать мне очередную свою глупую историю про Вадьоношхаз. И тут затмение нашло на меня. Я закричал так, как не кричат ни люди, ни звери, ни ветры, ни громы. Я схватил свой меч, вскочил в седло и ринулся туда, где шло последнее сражение с сарацинами. Врага уже добивали. Я, хотя я очень сомневаюсь, что это был я, страшным ударом рассек туловище одного из сарацин от шеи до желудка, вырвал меч из распадающегося надвое тела и следующим ударом отсек голову другому сарацину, у которого уже выбили меч, а следовательно, я убил безоружного. Но нечто страшное, поднявшееся из глубин моего отчаяния и скорби, не остановило меня. Рыцари уже спрыгивали с лошадей и бежали внутрь огромной мечети. И я тоже спрыгнул с Шарканя и устремился вместе с ними. Там уже была резня. Разъяренные крестоносцы рубили безоружных мусульман, собравшихся в мечети, не щадя ни стариков, ни даже женщин и детей. Необъяснимая жажда истребления охватила всех, и я тоже стал рубить, оскверняя свой Мелодос убийством. Я изрубил в клочья трех мусульман, один из которых был уже в преклонных летах, и тут только словно чья-то светлая длань ударила меня по лбу — я замер в осознании чудовищности происходящего и закричал:
— Что мы делаем! Остановитесь, воины Христовы, иначе Христос отвернется от нас!
Призыв мой возымел действие лишь на некоторых. Человек десять перестали размахивать мечами и, видимо, почувствовали то же, что и я, мгновение назад.
— Именем Господа Иисуса Христа — опомнитесь! — возгласил Годфруа Буйонский. — Довольно! Жертва принесена! Приказываю всем прекратить убийство!
Призыв полководца дошел, наконец, до обезумевших крестоносцев, превратившихся в кровавых головорезов. Минуту или две самые обезумевшие еще продолжали резню, но вот и их обхватили те, кто услышал возгласы Годфруа, и заставили прекратить страшное действо. Невыносимые крики женщин и детей постепенно стали смолкать. Годфруа вышел на средину мечети, и все расступились пред ним. Жуткое зрелище открылось взору — весь пол мусульманского храма был устлан кровоточащими телами, отрубленными руками, ногами, головами, развороченные грудные клетки и животы являли на обозрение дымящиеся внутренности. Кровь залила пол мечети почти по щиколотку.