Рыцарь нашего времени
Шрифт:
Бабкин молча кивнул, остановив машину в переулке возле кафе, где они собирались пообедать. Он не сделал попытки выйти, внимательно слушая Макара.
– Их поездки на природу проходили удачно, а из последнего похода Николай даже привез рассказ, который написал там за одну ночь. Его опубликовали в нескольких журналах, и Силотский считал их практически вещественными доказательствами того, что прав он, а не Владислав Захарович. Однако старый Чешкин упорно стоял на своем, никогда не оставлял внука без присмотра и, как я понимаю, даже контролировал круг людей, с которыми Николаю разрешено было общаться.
Илюшин сделал паузу, оглядел знакомый переулок,
– А что случилось потом? – нетерпеливо спросил Сергей.
– Старшему Чешкину пришлось уехать из города. Забыл сказать, что он, несмотря на возраст, активно работает, занимается своей художественной галереей. Потребовалась командировка в другой город, а Полина сидела в больнице с той самой няней, которая когда-то давно помогала деду растить ее. Няня у них была кем-то вроде друга семьи, Владислав Захарович помог пристроить ее в хорошую больницу. Она умирала, об этом все знали.
– Кто остался с Николаем? – спросил Бабкин, догадываясь, какой ответ он услышит.
– Силотский. Он всех успокоил, сказал, чтобы никто ни о чем не тревожился, Коля будет под его присмотром. Им нужно было провести вместе день и ночь, а на следующее утро Владислав Захарович возвращался домой. Вечером Полина улучила время и приехала из больницы, проверила брата, убедилась, что все и в самом деле в порядке: Николай был очень доволен тем, как они с Ланселотом проводят время, смеялся, шутил, был очень оживлен. Она уехала успокоенная и всю ночь провела возле бывшей няни.
– А Чешкин с Силотским?..
– Чешкин с Силотским... – повторил Макар. – Тут, как ты понимаешь, начинается та часть рассказа, достоверность которой уже никто никогда не проверит, потому что известна она со слов единственного человека – Дмитрия Арсеньевича. А Дмитрий Арсеньевич утверждал, что в ту ночь Чешкин казался ему совершенно здоровым: они рассуждали с ним о том, как сложились судьбы у каждого из четверки, и что из этого можно было предугадать в школе, а что нет, затем выпили бутылку красного вина под хороший ужин, заказанный Силотским в ресторане, и разговаривали до полуночи. Ланселот придерживался мнения, что чем старше становится Николай, тем успешнее он изживает из себя проявления болезни. У него имелась теория, объясняющая суицидальные вспышки друга подростковым буйством гормонов: он даже приводил в обоснование какие-то медицинские исследования. Впрочем, это неважно. Около полуночи Силотскому позвонила женщина, одна из его любовниц, и попросила к ней приехать.
– И он согласился? – поразился Сергей.
– Да. Потом, оправдываясь, Ланселот все объяснял своим «кобелизмом», как он это называл...
– Оправдываясь?!
– Ну хорошо, не оправдываясь, а просто объясняясь. Бабенка была его давней любовницей, по которой он сходил с ума, – между прочим, она его бросила, и, полагаю, именно этим объяснялась его тяга к ней. Силотский не терпел поражений. Когда она позвонила ночью, спустя два месяца после разрыва, и попросила его приехать, недвусмысленно сказав, чего она от него хочет, Силотский не выдержал. Он поговорил с другом, упросил его проявить понимание, и Николай, к огромному облегчению Дмитрия Арсеньевича, не просто не стал возражать – напротив, он сам предложил Ланселоту вернуться часам к одиннадцати, за час до приезда Владислава Захаровича. У него, как сказал Чешкин, в голове вертелась одна идея, которую он хотел записать, и эта идея так его увлекла, что он готов был начать немедленно, а присутствие Ланселота его сдерживало. Когда Силотский уходил в предвкушении постельных радостей, Николай уже сидел за столом и писал, махнул ему вслед рукой и даже не встал, чтобы проводить до двери. Разумеется, Дмитрий Арсеньевич рассказывал потом, что он видел перед собой совершенно здорового, искренне увлеченного своим делом человека, который не хотел, чтобы ему мешали.
– Думаю, в какой-то степени так оно и было, – мрачно сказал Сергей.
– Я тоже так думаю, – согласился Илюшин. – Но очевидно, увлечен он был совсем не тем, о чем думал Силотский, потому что ровно через десять минут после его ухода Чешкин выбросился из окна. Что он пережил в эти десять минут – одному богу известно! Его нашли сразу, несмотря на позднее время, потому что свидетельница видела, как все произошло, – пожилая женщина прогуливала собаку. Она их соседка по дому, знала всю семью... Вызвала и милицию, и «Скорую», но врач, как ты понимаешь, мог только диагностировать смерть. Николай разбился сразу.
– Могу себе представить, как семья Чешкиных должна ненавидеть Силотского, – протянул Бабкин, перед которым в новом свете предстало появление на кладбище младшей сестры Николая Чешкина.
– В голосе его сестры я ненависти не заметил, как ни удивительно, – покачал головой Макар. – Зато могу тебе сказать, что Крапивин и Швейцман год после того случая не разговаривали с Ланселотом. Вообще. Прервали с ним всякие отношения. Они, как и Владислав Захарович, считали его виновным в смерти Коли, а Швейцман прямо заявил, что Дмитрий пытался оправдать себя тем, что не заметил в Чешкине никаких признаков заболевания – на самом деле они были, просто Ланселот увидел то, что хотел увидеть.
– А почему отношения возобновились? – нахмурился Сергей.
– Крапивин утверждает, что Силотский вымолил у них прощение. Этими самыми словами сказал: «вымолил прощение». С любовницей Дмитрий порвал, пытался выразить старику Чешкину свои соболезнования, но тот его даже видеть не мог. А вот Полина отнеслась к Силотскому куда мягче, чем дед.
– Странно.
– Да, мне тоже. Но нам слишком мало известно, а все, что мы знаем, – исходит от одного человека.
– Дениса Крапивина?
– Верно. Полина Чешкина отказалась говорить со мной о смерти брата, сказала только: «Обратитесь к Денису, он вам все расскажет».
– Когда это случилось?
– Три года назад.
– И сколько сейчас лет Владиславу Захаровичу? – поинтересовался Сергей.
– Чуть больше семидесяти. Три года назад он был полон сил, и неизвестно, насколько ухудшилось его здоровье за это время.
Они вышли из машины, Бабкин осмотрелся, и, не заметив ничего подозрительного, медленно направился к кафе, обдумывая рассказ Илюшина.
– Нам нужно побеседовать с Чешкиным, – сказал Макар, догоняя его. – Я понимаю, – перебил он Сергея, собиравшегося что-то возразить, – следственная группа будет отрабатывать мотив личной неприязни и неизбежно выйдет на подробности самоубийства одного из четырех друзей, но это вовсе не означает, что нам с тобой нужно самоустраниться и заниматься только поисками Качкова.
– Я вовсе не это хотел сказать, – проворчал тот. – Естественно, нужно разговаривать и с Чешкиным, и с его внучкой. Я только хотел добавить, что, кажется, знаю еще одного человека, который принимал непосредственное участие в той истории, случившейся три года назад.