Рыцарь ночи и Луна
Шрифт:
Видеть на таком родном и любимом лице эту непривычную мимику было страшно. Я, стиснув зубы, пыталась злостью перебить подбирающуюся панику.
Во время падения одна рука у меня была вытянута вперед и ее прибинтовало к груди, а вот вторая была завернута за спину. Медленно-медленно, никуда не торопясь, как будто у меня впереди было все время мира, я пила Силу из травы и корней, что находились подо мной. Убить эту гадину, я, конечно, не смогу, но…
Кокон диких пчел находился метрах в тридцати отсюда. Еще когда мы с Ольгердом внимательно изучали окрестности, я успела заметить и все птичьи гнезда, и норы землероек, и хорошую полянку перечника – той самой полезной травки для цесаринок.
Пробраться сквозь периметр живность не могла, но с моей магией была знакома, потому на зов пчелы откликнулись. Однако большая часть магии у меня ушла не на сам зов, а на то, чтобы собрать компактный рой и незаметно, со спины, подвести его к шан Эльде.
Жужжание роя полностью убрать я не смогла, звук, хоть и был тихий, но Эльда услышала и резко повернулась, получив в незащищенное лицо шквал укусов, так что вопль ее разнесся на весь лес.
К сожалению, также, как и я, она, изначально, была природником, потому уцелевшие пчелы, отлетев на некоторое расстояние осыпались мертвым облачком трухи.
А взбешенная шан повернулась ко мне. Сейчас она выглядела совсем чудовищно – маска Ольгерда спадала. Сквозь нее, как сквозь мутноватую воду, проглядывало распухающее на глазах лицо Эльды. Первый удар ножа пришелся мне в плечо.
– Медленно… Я буду убивать тебя медленно. – Сиплым голосом прошипела она, замахнувшись снова…
Ударить Эльда не успела – с коротким чавкающим звуком в висок ей впилась стрела. Глаза шан выражали странное удивление. Я видела, как в долю секунды жизнь покинуло тело и ее труп мягко завалился на меня.
Очнулась я уже в башне, в своей постели. Немного зудела кожа после сети, пульсировала болью, но уже даже не кровоточила рана в плече, а хмурый Ольгерд протирал мне лицо влажной тканью.
Эпилог
— Мы живы, а это главное! — стараясь заглянуть в глаза мужу, сиплым голосом сказала я.
Ольгерд вздохнул, бросил тряпку и ответил:
— Если бы я тебя так не любил… — повисшая пауза была очень многозначительна. Именно по ней я и определила степень злости и раздражения своего мужа.
Даже сейчас мне не слишком приятно вспоминать тот разговор. Перенервничавший Ольгерд бурчал и бурчал на меня, приводя десятки доводов, по которым я ни в коем случае не должна была выходить за периметр. Наконец, он нашёл нужные слова:
— Просто поставь себя на моё место!
Я вздохнула и просительно погладила его по руке:
— Попробуй и ты сделать то же самое. Неужели бы ты не кинулся мне на помощь?!
Потом был приезд канцлера Ланто, который с удовольствием рассказал нам, что лично он долго убеждал Верховного в том, что планы канцлера Грето слишком рискованны, что женщину, выпившую столько человеческих жизней, нужно казнить, как того и требуют законы государства. Что идея использовать её магию на благо страны слишком опасна.
— Надеюсь, — сказал он в заключении, ехидно улыбнувшись: — для сангира Грето это будет хорошим уроком! И ссылка научит его быть осмотрительнее!
Похоже, мои слова так врезались в память Ольгерду, что он использовал их всегда, когда в нашей жизни случалось что-то неожиданное или пугающее. Первый раз он произнёс их, когда в его руки, покрытые синяками и царапинами от моих ногтей, акушерка вложила возмущённо мяукающий свёрток – нашего первенца, Лангерта.
Мой воин смотрел на наследника с некоторой опаской, я заметила, как он напрягал мышцы, одновременно опасаясь уронить или сжать слишком сильно.
— Они такие крошечные… — с каким-то испугом произнёс муж, глядя на крупную фигуру Троста – лекаря-мага, присланного сангиром Ланто из столицы и держащего на руках второй кружевной свёрток – Лиону.
— Вы зря волнуетесь, сангир! — добродушно прогудел лекарь: — Малыши крепенькие и здоровые! А крохотными они будут совсем не долго. Увы, дети растут быстрее, чем нам бы хотелось… — лекарь вздохнул и добавил: — Давно ли я принимал роды у моей Сании, а в прошлом году дочь уже родила мне внука.
Вот тогда, передав сына акушерке, Ольгерд присел ко мне на кровать, сгрёб мои руки и, целуя их, сказал:
— Все мы живы, а это главное!
Следующие годы эту фразу ему приходилось произносить достаточно часто.
Когда в возрасте около года мирно задремавший на руках у папы Лангерт терпеливо дождался, пока, наконец-то, уснёт отец и отгрыз с его домашней куртки замечательно блестевшую медную пуговицу, которую тут же радостно проглотил.
Когда в три года Лиона пробралась на кухню и съела почти половину огромного блюда пирожных, заполучив себе жестокие колики и несварение.
Когда в пять Лангерт, сбежав от няньки, пробрался в конюшню и с помощью приставных ступенек ухитрился взобраться на Арго – нового, ещё почти не объезженного жеребца.
Не иначе, как малыша хранила Сила, потому как только чудом можно объяснить то, что случайно вернувшийся из поездки раньше времени Ольгерд не просто успел соскочить со своего коня и кинуться наперерез, но и поймать Лангерта в полёте, буквально в полуметре от земли, куда перепуганный Арго, естественно, сбросил нахального «всадника».
Я, к счастью, пропустила и сам момент верховой езды, и момент, когда Ольгерд собственным телом смягчил сыну падение на мощённый камнями двор.
Перепугалась я только в тот миг, когда дверь в мой кабинет открылась, и ободранный Ольгерд, ведя за руку зарёванного сына, прижимающий второй, грязной рукой обрывок собственной рубахи к кровоточащему плечу, глядя на моё ошарашенное лицо, сказал:
— Все мы живы, а это главное!
Эту же фразу он произнёс и тогда, когда неожиданно для всех, в возрасте всего лишь шести лет, у Лионы пробудилась огненная магия. С перепугу малышка выжгла деревянную стену между обеденным залом и коридором.