Рыцарь темного солнца

Вербинина Валерия

– Да, – сказала Мадленка, потупясь, и добавила: – Хочу быть пажом вашей милости.

Август пихнул Мадленку локтем в бок.

– Полно тебе! Госпожа, не один шляхтич будет рад пажом тебе служить, а этого обормота оставь мне.

«Обормот» ответил взглядом, исполненным красноречивой ярости.

– Я подумаю, – милостиво произнесла самозванка и откинулась на подушки, прикрыв глаза.

Мадленка поняла, что аудиенция окончена.

На другой день один из людей князя послал прыткого Михала принести веревку, которая зачем-то понадобилась Августу. Мадленка слетала за требуемым, но при виде веревки похолодела: та была точь-в-точь так же сплетена, как и та, которой привязали к дереву ее брата.

Это

оказалось последней каплей. Мадленка доставила веревку по назначению, ушла в свою каморку и крепко призадумалась. В голову ей пришла одна мысль, но она не была уверена, сработает ли ее план так, как надо.

Ночью Мадленка раздобыла чернил, вырвала часть страницы из Библии матери Евлалии, которая теперь постоянно была с ней, и корявыми буквами написала следующее: «Я знаю, что ты лжешь. Ты не Мадленка Соболевская, которую я видел. Если не хочешь, чтобы я разоблачил тебя, приготовь сто золотых и жди меня в полночь возле замковых часов, иначе твоему обману конец».

Перечитала записку. Послание показалось ей ясным и довольно угрожающим. Оставалось найти человека, который его передаст и не станет задавать лишних вопросов. Мадленка долго думала, но ровным счетом ничего не придумала и разозлилась. Потом решила: «Да я сама и передам. В замке всегда полно паломников, странников и прочих, а завтра как раз большое празднество. Скажу: от неизвестного человека. То-то она удивится».

В каморке было душно, и Мадленка, которой внезапно ее ложе показалось жестким и неудобным, поднялась и вышла на воздух. Вдоль стены кралась какая-то фигура, двигавшаяся прямо на Мадленку, и моя героиня внезапно почувствовала, как сердце захолонуло у нее в груди.

– Спаси и сохрани, – только и успела пискнуть Мадленка.

Едва она подняла дрожащую руку, чтобы перекреститься, как увидела прямо перед собой лишенные выражения глаза, волосы, свешивающиеся в беспорядке на молодое и красивое, но дикое и отталкивающее лицо. Женщина – ибо тень оказалась именно женщиной – испустила дикий вопль и скрылась в ночи, а Мадленке захотелось немедленно вернуться в каморку, в тесноту и духоту.

«Фу, – сказала она себе, понемногу успокаиваясь, – это же просто Эдита Безумная. Господи, как она меня напугала!»

Глава 17,

заканчивающаяся не так, как начиналась

Наступило утро большого празднества. В княжеский замок стекались богато одетые гости с женами, чадами и домочадцами, и, так как слуг на всех не хватало, Михала Краковского тоже приставили к делу.

Мадленка показывала дорогим гостям их покои, помогала разгружать поклажу, подносила свечи, простыни, подогретую воду, ругалась с челядью приезжих и к трем часам пополудни так запыхалась, что не могла уже вымолвить ни слова. Оказалось, что принимать большое количество народу вовсе не простое дело, как ей думалось. То и дело вспыхивали перебранки: кому-то чудилось, что его комнату продувают сквозняки, кто-то ворчал, что его не по заслугам нарочно запихнули в жалкий закуток, третий, едва прибыв, громким голосом требовал вина, да не какого-нибудь, а непременно мальвазию… А слуги порою вели себя еще более вызывающе, чем хозяева.

Наконец Мадленка, уставшая и измотанная, заявила Дезидерию, что ее требует к себе Август, и, прихватив на кухне ломоть жареного гуся, сбежала на чердак, где могла спокойно отдышаться и перекусить, не боясь, что ее потревожат. Покончив с гусем, ногтем выковырнула из зубов застрявшие в них кусочки мяса (что поделаешь – зубочистки еще не были изобретены), после чего вновь обдумала свой план разоблачения и перечла записку. Тут нашей героине пришла в голову одна мысль, от которой ее сердце прямо-таки запрыгало: а что, если самозванка, упорствуя в своей мнимой болезни, останется в покоях княгини Гизелы и на пир не явится? Впору было прибегать к крайним средствам.

– Господи! –

с жаром воскликнула Мадленка. – Ты все знаешь, все видишь, сделай же так, чтобы эта… – она прикусила язык, ибо в разговоре с таким собеседником ругаться все-таки не пристало, – чтобы преступница пришла, и я обещаю тебе: смерть твоей служительницы (Мадленка имела в виду покойную настоятельницу) не останется неотомщенной.

Девушка вздохнула и, сложив драгоценную записку, от которой зависело ее будущее, от нечего делать стала листать Библию, которую постоянно носила с собой. Стрелы и веревку, оставшуюся от брата Михала, Мадленка надежно припрятала в своей каморке, ибо стрелы оказались дьявольски острые и даже сквозь одежду кололи кожу, а над слугой князя, перепоясанным веревкой, потешались прочие челядинцы, одетые не в пример лучше его. Мадленка смирилась и убрала драгоценные улики, заложив их в груду заплесневелого хлама, но кинжал покойного крестоносца, добытый с таким трудом, и душеспасительную книгу оставила при себе.

Библия матери Евлалии была небольшой, с ладонь величиною, и, как водилось в то время, когда до изобретения печатного станка и появления первой печатной Библии оставался не один десяток лет, рукописной. Буквицы в ней красиво выделены красным, а в тексте разбросано около десятка довольно безжизненных миниатюрных рисунков. Мать Евлалия была особой весьма благочестивой, и на полях книги сохранились пометки, сделанные ее почерком. Так, напротив рассказа об Авеле и Каине помечено: «Алчность и гордыня ведут к братоубийственной розни», а история о том, как царь Давид весьма остроумно избавился от своего полководца Урии, послав его на верную смерть, чтобы только завладеть его женой, удостоилась следующего примечания: «Помнить, что в жизни часто случается и наоборот: простолюдины подымают взоры на жен своих господ, коих им надлежит почитать». Исав, продавший свои права за чечевичную похлебку, был заклеймен как «недостойный».

Мадленка хотела посмотреть, что будет дальше, однако ее прервали: на чердак явилась целая орава чужих слуг, которым не нашлось иного места для ночлега, и Дезидерий, приведший их, весьма неодобрительно уставился на рыжего бездельника Михала Краковского. Сразу видно, монашек, ни к чему не пригодный: когда честные люди работают в поте лица своего, он, вместо того чтобы трудиться, читает Священное Писание. Мадленка поспешила убраться от греха подальше в свою каморку и была неприятно удивлена, обнаружив там какого-то развязного парня, объявившего, что тут его законное место и он его никому не уступит. Парень вел себя в высшей степени странно и, хихикая, предлагал рыжему юноше разделить с ним постель, уверяя, что в ней хватит места на двоих. Так как Мадленка отлично знала, что он врет (она одна едва умещалась на ложе), то вежливо поблагодарила парня за заботу и удалилась в часовню, где все еще стояли дощатые гробы с останками людей, которых она знала и любила. Останки матери-настоятельницы и сестры Урсулы накануне уже увезли для захоронения в их монастыре. Остальных, очевидно, должны были отправить в Каменки, но епископ ждал распоряжений самозванки, а та, ясное дело, не торопилась с ними. Мадленка, вспомнив об этом, сдвинула брови.

– Ничего, братец, – сказала она, обращаясь к гробу Михала, – потерпи, еще немного осталось…

В часовню вошли ксендз Домбровский и епископ Флориан, и Мадленка юркнула в угол, съежилась там и перестала дышать. Разговор, который вели ксендз и духовный пастырь, заинтересовал ее до чрезвычайности, и она уже ничуть не жалела, что вынуждена была прийти сюда.

– А я против! – резко сказал епископ. – Нам ни к чему портить отношения с крестоносцами. Князь Доминик представил действия своего племянника как месть за мать Евлалию, но… Но! – Епископ значительно воздел указательный палец. Левое веко его дергалось.