Рыцарь темного солнца
Шрифт:
Однако Филибер не оставил своей идеи во что бы то ни стало помирить ее с Боэмундом и ближе к полудню потащил упирающуюся Мадленку к нему. Боэмунд, с царапиной на горле, покусывая ноготь левой руки, читал какую-то книгу в переплете, украшенном драгоценными каменьями. Мадленка запустила глаз в текст и, к своему удивлению, узнала его. У стола, за которым сидел крестоносец, лениво дремали три большие собаки. Боэмунд бросил на вновь пришедших зоркий взгляд и тут же продолжил чтение.
– Боэмунд, – начал Филибер, –
– Цербер – это неинтересно, – заметила Мадленка, искоса поглядывая на синеглазого, – не то что лес самоубийц.
Боэмунд посмотрел на нее с отвращением, с треском захлопнул «Комедию» Данте Алигьери, за свои поэтические достоинства прозванную «Божественной», и довольно сухо осведомился у своего приятеля, какого дьявола ему от него, Боэмунда, понадобилось.
– Мишель сказал мне, – отважно соврал анжуец, – что хочет просить у тебя прощения за вчерашнее.
– Я его уже простил, – огрызнулся крестоносец. – Что еще?
У Филибера глаза полезли на лоб.
– Ты хочешь сказать, что не держишь на него зла? – спросил он осторожно, словно не вполне доверяя собственному слуху.
– Именно, – подтвердил Боэмунд, ухмыльнувшись иронически.
Филибер хлопнул себя руками по ляжкам и недоуменно воззрился на Мадленку. Та только плечами пожала.
– Я не понимаю, – пробормотал анжуец сокрушенно. – Как по-твоему, он говорит искренне?
– Конечно, нет, – заявила Мадленка, поглядев крестоносцу в лицо. – У него глаза обычно голубые, а когда он врет или ему больно, они синие, даже бирюзовые, а еще почти зеленые – когда злится, а… Уай!
Боэмунд сорвался с места, схватил тяжелый серебряный кубок и что было сил запустил им в Мадленку. Та с визгом нырнула под стол. Кубок ударился о стену и, слегка уже сплющенный, со звоном покатился по полу. Разбуженные шумом собаки вскочили и залились истошным лаем.
– С меня хватит, – объявил Боэмунд. – Убери его отсюда!
Филибер схватил друга Мишеля за руку и, пока крестоносец не передумал, выволок его за дверь.
Вечером анжуец собрался было идти опять на «исповедь», и Мадленка должна была его сопровождать. Но у Среднего замка их нагнал кнехт и велел немедленно вернуться, ибо великий комтур желает видеть обоих.
Конрад фон Эрлингер сидел в резном кресле с высокой спинкой, положив руки на подлокотники. В зале, кроме него, было еще несколько рыцарей, все – военачальники самого высокого ранга. Мадленке показалось, что они чем-то озабочены.
– Покидал ли ты крепость, юноша? – спросил великий комтур.
Мадленка хотела было ответить «нет», но, подумав, решила, что лучше сказать правду.
– Я спускался несколько раз в город, когда Филибер просил меня сопровождать его. Но я никогда не пытался бежать.
Под взглядом великого комтура Лягушонок, казалось, готов
– И, разумеется, его видели, – проворчал Конрад фон Эрлингер. – Хорошенькое дело!
– О чем вы, мессир? – поинтересовался удрученный анжуец.
– Сюда прибыл епископ Флориан от князя Доминика, – желчно сказал великий комтур. – Он требует выдать ему убийцу княгини Гизелы, чтобы обойтись с ним по заслугам. У него письмо от короля Владислава, наверняка просящее оказать содействие в этом деле.
– Не хватало нам ссоры с Владиславом, – произнес фон Ансбах мрачно.
– Именно, – подтвердил великий комтур. – Причем как раз тогда, когда мы еще только стягиваем наши силы. Нет, ни в коем случае нельзя подать ему повода.
Мадленка похолодела. Кто-то неслышно вошел в зал, и она невольно обернулась. В дверях стоял Боэмунд фон Мейссен.
– И что мне делать? – спросил великий комтур, дергая щекой.
Мадленка неожиданно вспылила:
– Что делать? Вы, христианские рыцари, сидите в самом мощном замке на свете и дрожите перед каким-то жалким старым епископом… Мне стыдно смотреть на вас!
Рыцари изумленно переглянулись.
– А ведь он прав, – словно нехотя молвил хронист Киприан.
– Но магистр еще у императора, – напомнил великий комтур. – Мы не можем рисковать.
В это время крестоносцы готовились к очередной войне, и магистр ордена отправился заручиться поддержкой у могущественных повелителей Европы (война действительно началась – в следующем, 1422 году, – но ни к чему не привела).
– С другой стороны, – продолжал комтур, – он как-никак наш единственный свидетель.
– Который ничего не стоит, не забывайте, – со смешком вставил синеглазый.
– Так что же, ты предлагаешь его отдать? – с раздражением спросил фон Эрлингер.
– Отдать? Нет, зачем же.
– То есть дать им возможность подозревать, что мы покрываем убийцу?
– Не обязательно, – Боэмунд фон Мейссен улыбнулся одними губами.
– Епископ у ворот, – напомнил рыцарь, имени которого Мадленка не знала. – Впустить его?
– Пусть ждет, – приказал комтур и обратился к фон Мейссену: – Ну, что ты посоветуешь, брат?
– Предоставьте епископа мне, – сказал синеглазый, недобро усмехнувшись, – и, ручаюсь вам, он уйдет удовлетворенный.
Какое-то время старый Конрад и молодой беловолосый крестоносец мерили друг друга взглядами. Великий комтур сдался первым.
– Хорошо, – сказал он. – Но мальчишка должен остаться здесь, а Флориан – убраться восвояси, и чтобы больше я его не видел.
– Будет сделано. Эй, кто там, позовите сюда Альберта. И поживее!
Менее чем через час епископу Флориану было передано, что его ждут в большом зале замка.