Рыцарь

Вулф Джин Родман

Я поднял глаза, охваченный безумной надеждой.

– А сейчас она много значит?

– Больше, чем ты думаешь, Эйбел. Найди Этерне, но не забывай меня.

– Я не смогу забыть.

– Так говорят все мужчины, но многие меня бросили. Когда ветер завоет в дымоходной трубе, о возлюбленный мой, ступай в лес. Там ты найдешь меня, плачущую о возлюбленных, которых я потеряла.

Тауг шагнул вперед, дрожа всем телом:

– Не посылайте его за мечом, королева эльфов!

Дизири рассмеялась.

– Ты боишься, что тебе придется идти с ним?

– Нет, – помотал головой Тауг, – я боюсь, что он не возьмет

меня с собой.

– Ну надо же! Он прав, Эйбел?

– Да, – сказал я. – Я собираюсь отправить его домой, к матери, когда мы выберемся отсюда.

– Вот видите? – Тауг протянул к Дизири руки, но не решился дотронуться до нее.

– Я вижу больше, чем вы оба, вместе взятые. – Она вскинула голову. – Ты подчинишься моей воле, Эйбел?

– Во всем, клянусь.

– В таком случае я должна кое-что сказать мальчику, хотя сам он ничего не сможет сказать мне. Не бойся, что он вернется уже мужчиной. Такой перемены не произойдет. – Неожиданно она подняла меч и легонько ударила меня по плечу клинком плашмя. – Встаньте, сэр Эйбел, мой истинный рыцарь!

Сделав шаг-другой, Дизири исчезла среди высоких папоротников, зеленых, как она сама. Словно испуганный пес, не смеющий ослушаться своего хозяина, Тауг поспешил за ней.

Я ждал, сильно сомневаясь, что хоть один из них вернется назад. Время текло страшно медленно, и я вдруг осознал, что мое новое большое тело смертельно устало. Я сел на землю, потом встал, походил немного и снова сел. Несколько минут я пытался отыскать взглядом два дерева одного вида. Все деревья были огромные и очень старые, поскольку в Эльфрисе (как мне теперь известно) деревья не рубят. Каждое росло на свой лад и имело листья своего особого цвета и формы. Я нашел одно дерево с розовой корой и одно с лиловой; деревья с белой корой – как гладкой, так и шероховатой – встречались чаще всего. Листья были красного и желтого цветов, а также всех оттенков зеленого. На одном дереве вместо листьев я увидел длинные ленты зеленой коры, которые свешивались с ветвей редкими гирляндами, свободно пропуская свет. Со времени, проведенного в одиночестве в эльфрисском лесу, мне всегда казалось (как я уже говорил), что родина колючего апельсина именно там и что его семена занесены к нам одним из эльфов или, скорее всего, каким-нибудь одиноким, покинутым всеми человеком вроде меня, вернувшимся в свой мир из Эльфриса. Так или иначе, я вытащил из поясного мешочка последнее семечко и посадил на маленькой полянке неподалеку, в тихом месте необыкновенной красоты. Проросло ли оно и принялось ли, я не знаю.

Закапывая семечко в землю, я поднял взгляд и увидел в небе мужчин, женщин, детей и множество животных, снующих взад-вперед, – причем на моих глазах они проживали целые дни за считаные секунды. Один мужчина пахал поле, а мгновение спустя, смертельно усталый, вернулся домой и, случайно заглянув в окно спальни, увидел свою жену с любовником. Не находя в себе сил негодовать, он притворился, будто ничего не заметил, и сел у очага, а когда жена торопливо вышла к нему, неопрятная, как грязная постель, и полная лжи, он попросил подать на стол ужин и сохранял спокойствие.

Посадив семечко, я глубоко задумался и решил, что картины, увиденные мною в небе Эльфриса, похожи на картины, которые являла мне во снах тетива Парки. Прежде я ослабил тетиву, как положено делать, но теперь снова

туго натянул и поднял лук, чтобы хорошенько рассмотреть ее против света, однако тонкая нить Парки словно растворилась в бескрайнем сером небе и стала неразличимой для глаза. Я не понял этого явления тогда и не понимаю сейчас, но оно имело место.

Утрамбовав землю над семечком, я хотел вернуться обратно на лужайку, где Дизири оставила меня, но не нашел дороги и стал ходить по лесу кругами (по крайней мере, я надеялся, что кругами) в поисках того места. Вскоре мне показалось, что небо становится все темнее с каждым моим шагом. Я нашел укрытие, лег отдохнуть и заснул.

Я проснулся, измученный ужасными снами о смерти, и услышал протяжный волчий вой. Держа лук в руке, я двинулся между деревьев, а потом остановился и крикнул:

– Дизири!

– Я здесь! Здесь! – мгновенно ответил мне женский голос.

Я торопливо пошел на голос, нащупывая дорогу луком, и вышел на залитую светом звезд полянку, где ко мне с плачем бросилась маленькая женщина, которая в одной руке держала ребенка, а другой порывисто обхватила меня.

– Вали? Вы не Вали? Ох, прошу прощения! Вас послал Сикснит?

Я не сразу понял, в чем дело. А когда понял, сказал:

– Доблестный рыцарь послал меня найти тебя, Дизира. Его зовут сэр Равд, и он беспокоился за тебя. Я тоже беспокоюсь, коли ты здесь одна.

– Одна-одинешенька, если не считать Оссара, – сказала она и показала мне младенца.

– Сикснит велел тебе спрятаться в этом лесу?

Женщина кивнула и расплакалась.

– Он не сказал почему?

Она энергично потрясла головой:

– Сказал только спрятаться. Вот я и пряталась весь день и всю ночь. Есть было нечего, и вечером я решила вернуться, но…

– Понимаю. – Я осторожно взял женщину за локоть и повел вперед, хотя сам понятия не имел, где мы находимся и куда направляемся. – Ты попыталась найти дорогу обратно в Гленнидам и заблудилась.

– Д-да.

Тут неподалеку завыл волк, и она задрожала.

– Не надо бояться волков. Они охотятся на молодых оленей и совсем маленьких оленят. Они не посмеют напасть на нас, покуда я с тобой. Я тоже рыцарь. Я сэр Эйбел.

Она прижалась ко мне крепче.

На рассвете мы нашли тропинку, и в первых лучах восходящего солнца я узнал ее.

– Здесь неподалеку лачуга Бертольда Храброго, – сказал я. – Мы пойдем туда, и, даже если у Бертольда Храброго не найдется еды, ты с Оссаром сможешь посидеть у очага, пока я охочусь.

Я увидел, что младенец сосет грудь, и спросил Дизиру, есть ли у нее молоко.

– Да, но я не знаю, много ли. Я ужасно хочу пить и со вчерашнего дня ничего не ела, кроме нескольких ягод крыжовника.

Мы оба вдоволь напились, когда переходили вброд Гриффин, а на другом берегу, шагах в ста от речки, я подстрелил оленя – и к лачуге Бертольда Храброго мы подошли в приподнятом настроении.

Он поприветствовал нас и сказал, что раньше, поскольку из-за нанесенной ангридами раны у него мутился ум, я казался ему слишком маленьким, чтобы быть его братом. Но теперь он рад видеть, что я именно такого возраста, какого надо, и крупнее, чем мне следовало бы быть (я был гораздо выше Бертольда Храброго), и он уверен, что наконец пошел на поправку.