Рыцари без страха, но не без упрека
Шрифт:
Все сразу повернули головы в сторону Коли Лаврушенко. Коля сделал огромные непонимающие глаза: когда я горячился, да в жизни я не горячился! Однако все знали, что горячился и даже ещё сейчас не успел остыть.
– Геннадий Николаевич, а вы помогите нам историю одну записать! – выкрикнул смело Алик Егозихин. – Честное слово, мы вас недолго задержим. Раз – и всё! И дело будет у нас в шляпе, как говорил Влад.
– Какую, Алик, историю? Какой Влад?
– Которая с Геошкой произошла и с Пантей. А ещё с Колей Лаврушенко и со всеми нами и с нашими врагами Псами-рыцарями из второго «а». Уж-жас-с какая невероятная история! Мы вчера сами записывать её пробовали, да у нас получилась сплошная каша. И мы всё разорвали.
– Зачем записывать? – удивился учитель. – Давайте лучше устно. Я с удовольствием послушаю вашу невероятную историю. Думаю, нам с вами этого за глаза хватит и за уши.
– Нет, не хватит, – не согласился Алик. – Вы же ещё, Геннадий Николаевич, про это пока не знаете, а говорите. Надо обязательно её записать: мы вчера уже пообещали одним первоклашкам. А во-вторых, Вася Поперечный, например, тоже от всего, что было, теперь отпирается. «Не было этого, – говорит, – зуб даю, рогатик буду! Где ваши вещественные доказательства? Представьте мне. Мало ли что вы там у себя напридумывали во втором «б»?! Я ведь тоже всякое могу наболтать. И что мои родственнички по ночам на помеле прыг-скок, и что моя двоюродная сестра на Кировском мосту свой русалочий хвост сушит. Кто мне поверит? Так что отстаньте от меня – и дело в шляпе, как говорил мой бывший друг Влад Волгин».
– Да кто же, наконец, этот Влад Волгин? Что-то не знаю такого.
– Он глаз теперь к нам не кажет. Расстались мы с ним. Это шеф наш бывший. Он из пятого, – коротко пояснил Коля. – Давайте, ребята, лучше всё-таки и правда не надо писать никакой истории, а? Я лично против. Накостылять ведь может. Не Влад, конечно, а Вася.
– Накостылять – это мы ему ни в коем случае не позволим, – весело сказал учитель. – Как, ребята?
Донеслось слабое и неуверенное:
– Ага, не позволим. А вдруг…
– Ну раз так, я просто горю желанием поскорее узнать эту вашу исключительно мужскую историю. Я прав? А девочек попросим нам помочь. Ната, садись за мой стол. Будешь записывать. Потом тебя сменит Оля. Будем готовить вещественные доказательства для вашего бывшего шефа и Васи Поперечного, который теперь вам перечит, – так, что ли?
Всех охватило невиданное веселье. Особенно разошлись мальчишки, даже запрыгали на партах: «Ха-ха, подготовим вещественные доказательства, вот будет смеху, такое напишем – сразу всё вспомнит».
– Кто первый начнёт?
Разом все смолкли, а некоторые, самые большие весельчаки, даже головы под парты попрятали: карандаши у них, оказывается, закатились куда-то и не достать, такие цветные карандаши…
– А где же наши герои? – удивился Геннадий Николаевич, оглядывая пустые парты. – Ведь только что были здесь, веселились. Ну ладно, Георгий, вылезай. Первым будешь тогда ты. Как самое главное действующее лицо, правильно?
– Я что, я могу! – вскочил Геошка. – Я всё могу! Но ведь наши все пока молчат от стеснения. А когда мы хором заговорим, нас даже поливальная машина не остановит.
– Особенно тебя, – вставил Коля, большой любитель на всех нападать.
– Ага, – согласился Геошка, – меня уж наверняка. Но я, честно, не главное лицо, Геннадий Николаевич, и не самое действующее. Хотел бы я им быть, но не вышло. – Геошка тяжело вздохнул. – Оля оказалась у нас главной. Главной и действующей. Правда, Оля?
Оля Лебедева, которая с недавнего времени сидит на одной парте с Геошкой-кочевником (ни с кем Геошка так и не смог усидеть надолго, уж на что Пантелей терпеливый, но и у того терпение лопнуло из-за Геошки), при этих словах Геошки покраснела и опустила голову.
– Не знаю, – тихо сказала она. – Может, так. А может, и нет.
По классу прошелестело:
– Оля. Если бы не Оля, Тихий Тиран Вася и сейчас…
– Я-то начну, – Геошка тянул время изо всех сил, – но чур, потом все давайте за мной, идёт? А то вдруг навру или перепутаю. Я ведь такой, вы меня знаете. И ещё… много месяцев назад это всё началось. Мы же тогда совсем другие были и сейчас на тех нас уже не похожи. Куда это время, интересно, укатывается? Хотел бы я хоть одну секунду оттуда, из первого класса, с собой унести живую. Никто не знает, как её оттуда выловить?
Все опять быстро ожили и засмеялись, пока ещё приглушённо. Ничего тут не прибавишь: любили они слушать Геошкины речи. Всегда он что-нибудь такое скажет странное или выделывать начнёт, до чего никто и не додумается.
– Секунду можно засушить. У меня, к примеру, цветок есть засушенный. Когда мы в прошлом году Клавдию Львовну провожали, я засушила на память садовую ромашку из её букетов.
Все тотчас повернули головы в сторону Томы. Она держала в руках лёгкое дрожащее солнце ромашки на прозрачном заутюженном стебельке. Лицо её было грустным.
– Тома, да это же совсем не то! Не оттуда!
Тома смутилась.
– А я думаю, именно то, – робко сказала она и вернула ромашку на страницу тетради, где у неё переписаны были любимые песни. – И оттуда.
– Нет, ты всё перепутала, – заупрямился Геошка и с надеждой посмотрел на мальчишек. – Надо с начала начинать, а ты в середину залезла, чуть ли не в самый конец. Нет, а вы, ребята, всё-таки оживляйтесь. Если каждый вспомнит хоть что-нибудь, то получится одна круглая правда. Верно, Пантя?
Пантелей, Геошкин лучший друг, открыл рот и закрыл рот, ничего не сказав. Иногда по большим праздникам (ну как же не праздник – Пантя заговорил!) Пантелей ронял слова, те, что на вес золота, и то всегда с большой оглядкой ронял. Всё-таки всему другому Пантя предпочитал слушать, думать и мечтать. Зато Геошка предпочитал ни то, ни другое, ни третье. Он предпочитал носиться по свету в поисках всевозможных приключений – пусть даже это будет столкновение лбами. Но зато как ему потом было хорошо загрести в тихую гавань, в самый конец коридора школьного, и перевести дух возле друга своего Панти! Пока Пантелей заворожённо смотрел в небо, упёршись носом в стекло, Геошка ему про столько приключений на всех пяти этажах успевал рассказать, что никакой тут перемены не хватало. Поэтому не раз приходилось прихватывать для этого дела урок, где Геошка самозабвенно свои рассказы Панте шептал, Нате Котофеевой шептал, Коле Лаврушенко шептал, Алику (и без того Егозихину) и всем-всем, к кому забрасывала его суровая учительская воля.