Рыцари моря
Шрифт:
Тем временем спереди все были ближе льды, но Копейка и не думал сворачивать. Гребцы спросили его, не собирается ли он разбить лодку и потопить всех. Копейка же сказал им, чтобы именно теперь они перестали озираться и тратить силы на разговоры, и еще сказал им поработать веслами так, как никогда не работали. Иначе, предупредил кормчий, им от погони не уйти; и тогда падут батоги им на ребра, и цепы ударят по зубам. А Месяца, сына боярского, попросил Копейка к себе на корму. Месяц тотчас пересел; нос лодки оттого чуть приподнялся над водой, и, встретившись со льдом, лодка не уткнулась в него, а на треть своей длины выехала на него. Льдина же эта была не маленькая – целое ледяное поле, которое простиралось так далеко, куда хватало глаз. Засмеялся хитрый помор и сказал всем выходить на лед.
Когда вытянули лодку из воды, то увидели, что стоит она ровно, не заваливается
Так спаслись от преследования. Когда добрались до противоположного края льдины и столкнули лодку в воду, монастырских ладеек уже не увидели. После этого еще три дня пробивались таким же образом: то шли на веслах, то бежали по льду. А в одном месте едва не потонули все, ибо попали между двух сходящихся льдин. Однако успели вытащить лодку из воды. Здесь одна льдина пошла поверх другой и, уперевшись острым краем в корму, с полверсты волокла лодку перед собой. Сначала боялись, но быстро пообвыкли и скоро возрадовались, так как увидели, что великая морская сила увлекала их в попутном направлении, на запад. Потом поднялся северный ветер, который Копейка называл почтительно «сиверко», и погнал льды в Онежскую губу.
– Господи! Неужто удалось!…
Поставили парус. Был сильный крен, была отчаянная качка на разгулявшихся волнах. Кормчий Копейка правил к волнам наискосок: лодка не падала с гребня в пучину, а соскальзывала, затем плавно взмывала на новый темно-свинцовый пенный вал. Копейка знал свое дело… Ветер посвистывал в парусе, на юге все тише скрежетали сталкивающиеся и крошащиеся льды, серые тучи неслись над самым морем. Когда лодка черпала бортом воды, у Месяца замирало сердце. Но Копейка улыбался – это значило, что все шло хорошо.
Инок Хрисанф молился, вознося руки к небесам:
– Я возопил к Тебе, о Господи, и Ты услышал мой глас. Якоже разбойника оправдал еси… помяни мя, Господи, в Царствии Твоем… человеколюбец…
Хрисанф стоял на коленях спиной к мачте. В утлой лодчонке было мало места для его действа – когда Хрисанф кланялся, он задевал лбом острые колени Копейки. Иван Месяц берестяным ковшом вычерпывал из лодки воду – тоже поклоны бил; и работе этой не виделось конца, ибо едва лишь ковш начинал задевать за днище, как новый гребень, шипящий и бурлящий, тут же перемахивал через низкий борт. Время от времени движения ковша замедлялись и совсем замирали – это Месяц, будучи не в силах бороться с дремотой, погружался в нее. Тогда ему грезилось одно и то же – будто из-за моря, из-за северной земли плывет к нему золотая ладейка с янтарными парусами. Видение исчезало после окрика кормчего; Месяц пробуждался и с новыми силами брался за черпак.
Глава 5
Устье речки Кемь Копейка сумел отыскать даже затемно – знал всякие приметы, но не говорил о них. Все были несказанно рады берегу и верили уже в свое спасение, однако сомневались, действительно ли они вошли в Кемь или это какая-то другая река – ведь немало их носило по морю и ветрами, и течениями, не мудрено было сбиться с пути; а приметы отыскать глухой осенней ночью казалось делом немыслимым; и только звезды показывались временами в разрывах меж туч – совсем ненадолго, и ничего не освещали. Так Самсон Верета, купец новгородский, бывавший однажды в Кеми, сказал Копейке о своих сомнениях. Но кормчий в скором времени показал ему на бледные огоньки селения Кемь. Верета согласился – похоже. И все восхитились умением кормчего.
В селении этом в славном доме купцов, корабелов-мореходов, рыбаков и зверопромышленников жил брат Копейки – Игнат Кемлянин, торговец, известный по всему Поморью, а также в Лапландии и на северном берегу Норвегии, а также в некоторых городах ганзейских. Самсон Верета тоже знал его и даже вел когда-то с ним торговлю. И весьма хвалил его. Оборотист был кемлянский купец; и имеющий дело с ним всегда получал большую выгоду – оттого дело его, всем желанное, росло, а сам Игнат был всеми любим. По любви этой или, может, за малый рост люди прозывали Кемлянина между собой Игнашкой. А было Игнашке полета лет. Дело свое он начинал в Соли Вычегодской еще мальчишкой – под широким крылом Аникея Строганова. Пригретый по-родственному, по-поморски, он вначале варил соль, потом, подросши, учил варить ее других. А сам все по сторонам посматривал, ибо тесно было Игнашке в солеварнях. Вскоре сладился Кемлянин с топориком; своими руками, по-поморски, построил корабль и отправился торговать солью в дальние земли. И благословил его Аникей Строганов на собственное дело – увидел в Игнашке пользу. Помог ему на ноги стать, а уж после за его посеребрившуюся руку взялся и сам ступил дальше на север. Кемлянину с таким мощным покровителем жилось преспокойно: ни разбойника, ни татя, ни беса, ни царя московского не боялся ибо были влиятельны и богаты Строгановы невообразимо. После царя Иоанна они сами были как будто цари – и торговали, и судили, и наказывали, и строили города, и торили дороги, и владели обширными землями; а также бывало Строгановы ссужали деньгами царскую казну и, бывало, подсказывали царю выгодное дело; сами из уважения к государю ставили себя много ниже царского трона, но частенько случалось, что могли бы и выше поставить, занестись. Не заносились. Должно быть, Иоанн понимал это и ценил; за преданность и поддержку жаловал новыми землями – Каму едва не всю подарил да реку Чусовую. И Строгановы не скупились, золотом-серебром отдаривались. Оттого выходило – еще больше имели золота-серебра. Мудро строили жизнь и дело.
Вот у этого-то Кемлянина-брата, верного строгановского человека, и пришел искать помощи беглый Копейка. Хорошо знал к нему путь, потому что каждый год ходил этим путем по нескольку раз. Истинный был помор: берега Беломорья помнил, как стены и углы собственной избы, к пристани Кеми правил с закрытыми глазами.
Все не стали входить в селение, затаились в темноте под мостками. Пошел один Копейка и скоро вернулся с братом. Тот был с ним рост в рост, лицо в лицо, только постарше да держался увереннее – привык над кемскими верховодить; он каждое слово свое ценил и имел деловую хватку – знал, что предложить, прежде, чем предлагать.
Сказал Кемлянин, что погони с Соловков или еще откуда-нибудь им уже можно не опасаться, – до самого лета теперь заперты острова, а по льдам бегать, жизнью и ладейками рисковать монахи не станут. Но и на людях появляться беглецам, в церквях да на пристанях, тоже не следует: о том, что Копейка, младший брат Кемлянина, заточен на Соловках, в Поморье каждая собака знает. И если увидят Копейку ненароком, то сразу поймут, что к чему. Про Ивана Месяца также прошел слух от богомольцев: томится будто в темной келье юный боярский сын – против царя в глаза царские дерзнул!… Еще вот что сказал Кемлянин: к самоедам идти, у которых многие беглые находят приют, поздно – вот-вот разгуляются бури, и тогда не море будет, а ледяная каша; посуху на юг пробираться об эту пору, к Новгороду или Вологде, – чистое безумие! Да и для чего? Искать плахи или петли? Выбирать между смертью сегодняшней и погибелью завтрашней?.. От этого шага Кемлянин взялся их отговорить и сказал, что ныне смутно и жестоко на Руси, сказал, что без следа исчезают люди честные и безвинные: «Вам о том лучше меня знать – кто и куда!»; да только с каждым годом исчезает все больше людей, и уж целые села выгорают дотла, до печей, стоящих сиротливо, и некому возле тех пожарищ скорбеть. А кромешников, государевых опричников, краснорожих вымогателей и пьяниц, народ рассаживает у себя в домах под образами да потчуют лучшими блюдами, да всячески умасливают – кто на что горазд, но спиной к ним не поворачиваются, так как боятся удара в спину. В Кеми оставаться беглецам – Кемлянин не выгонит; однако чуть погодя сам поплатится за укрывательство, и уже никакой Строганов не убережет его от тех же Соловков…
Предложил им Игнат Кемлянин укрыться до весны на болотах, в заброшенном скиту, а там уж и решать, как быть дальше. Не могли не согласиться с ним. Тогда принес им Кемлянин мяса и рыбы и несколько хлебов, а также две пищали и баклажку с порохом и пулями. Лодку отогнали под окна его большой избы и там затопили до лучших времен. И ушли на болота, на лесистые острова посреди них; отыскали там скит – сруб-келью с покосившимся шестиконечным крестом на ветхой кровле; и поселились в этом скиту. Игнат Кемлянин обещал не забывать про них, наведываться раз в неделю. И обещание исполнял.