Рыцари света, рыцари тьмы
Шрифт:
— И все-таки — что именно узнал твой человек? Что он там видел?
— Ничего не видел… абсолютно ничего. Но он не один месяц наблюдал за монахами и скрупулезно запоминал мельчайшие подробности их жизни.
— А раскопки — он их видел? Хоть что-нибудь, что наталкивало бы на мысль о подземном ходе?
— Нет, то есть не совсем. Он слышал.
— Что слышал?
— Стук молотка. Словно рубят камень. Эти звуки, довольно приглушенные, доносились из конюшен но ночам, когда вокруг тихо, и мой человек утверждает, что это удары молота.
— Твой человек, Одо, возможно, враль и тупица, и я буду последней дурочкой, если поверю тебе на слово, раз уж у тебя нет других доказательств.
— Вы правы, принцесса. У меня нет подтверждающих фактов, зато есть подозрения и полное основание считать эти подозрения небеспочвенными — безотносительно того, какое обличье они в конце концов примут на деле. Я и сам покажу себя полным глупцом, если не познакомлю с моими сомнениями короля, вашего отца. Эти конюшни — его собственность, и разницы нет, что монахи в них вытворяют — роют, прокладывают подземный ход или иным образом нарушают status quo. Они обязаны хранить верность нашему королю, как обязан и я, в свою очередь, без промедления доложить ему о своих подозрениях. Я уверен, что монахи что-то скрывают, поэтому необходимо провести расследование их деятельности. Оно-то и покажет нам, есть ли у них тайны и в чем они состоят.
Алиса внимательно его выслушала и затем задумалась, что-то решая и медленно кивая собственным мыслям. Одо откашлялся, но, прежде чем он успел продолжить, принцесса шикнула на него, призывая к молчанию, и положила одну руку епископу на грудь, а другой пробралась к месту соединения их тел. Ее ловкие пальчики, словно по волшебству, оживили плоть Одо, и он снова вошел в Алисино лоно.
Некоторое время Одо лежал, запрокинув голову, а Алиса парила над ним, медленно подводя его к кульминации, пока епископ не начинал трястись и исступленно дергаться, но каждый раз принцесса вовремя останавливала его, не позволяя достигнуть завершения.
Одо был уже близок к экстазу, подрагивая от растягиваемого удовольствия, тогда как принцесса, не сводящая с него глаз, пребывала в глубоком раздумье. Заметив, что епископ приходит в себя, она вновь задвигалась, зная, что на этот раз он решил во что бы то ни стало получить удовлетворение. Она позволила ему вплотную подойти к оргазму, пока полуулыбка на его лице не сменилась зияющим провалом отверстого рта, и, верно рассчитав мгновение, резко выпрямила ноги и встала, отпихнув Одо и удерживая на месте вытянутой рукой. Тот наконец сдался и, задыхаясь и чертыхаясь, спросил, что это она вытворяет.
Алиса сладко улыбнулась:
— Я растягиваю удовольствие, мессир, продлеваю возбуждение. Вы ведь наслаждаетесь мною, не правда ли? Вам нравится и само удовольствие, и греховность того, что вы проделываете со мной и что я позволяю с собой проделывать. Ваше вожделение ко мне доводит вас до безумия и сохраняет вам молодость, а опасность только пуще подстрекает вас приходить сюда вновь и вновь. Вы — чревоугодник наслаждения от блуда с королевской дочерью, от совращения ее; вы и сами совращены ею, ее нечестивой юностью, несмотря на… или, скорее, вследствие того, что, будучи застигнуты с поличным, вы не минуете смерти. Разве неверно? Я знаю, что говорю, мой дорогой Одо, потому что ты не раз мне это повторял. Поэтому я желаю, чтобы ты очень тщательно взвесил все, что я собираюсь сейчас сказать, и уразумел, что я не шучу. Когда я удостоверюсь, что ты все понял и действительно принимаешь мои слова как должно, мы сможем продолжить, и тогда я, так и быть, объясню, что нынче заботит меня. Договорились?
Оторопевший Одо кивнул, не отводя взгляда от густой волосяной поросли, бесстыдно выставленной напоказ: принцесса подобрала юбки к самой талии.
— Так мы договорились, Одо? Посмотри мне в глаза и ответь.
Он неохотно перевел взгляд на ее лицо и кивнул:
— Договорились.
— Хорошо. Теперь послушай внимательно.
Она согнула колени и понемногу опустилась к нему, оставаясь, впрочем, вне его досягаемости, но притягательно доступной для глаз.
— Взгляни на меня, Одо. Посмотри на все это и реши для себя. Ты больше никогда не увидишь, не потрогаешь, не поцелуешь и не поласкаешь меня, мое тело — никоим образом, ни разу — если шепнешь хотя бы словечко о нашем сегодняшнем разговоре кому бы то ни было — моему отцу ли, или его святейшеству патриарху-архиепископу.
Одо отпрянул настолько, насколько позволял диван. Брови его поползли вверх от изумления и недоверия, но Алиса уже рухнула на него и примостилась сверху, позволив его плоти снова наполнить свое лоно.
— Ощути же меня, Одо, почувствуй и потом спроси себя, правду ли я говорю и можно ли мне верить.
Ее жар отодвинулся от епископа так же стремительно, как и настиг его. Алиса снова встала и отпустила юбки, совершенно скрыв под ними ноги.
— Ты веришь мне?
Одо Фонтенблоский медленно кивнул и с расстановкой произнес:
— Я тебе верю… решительно и безоговорочно. Я не имею представления, почему ты обращаешься ко мне с подобной просьбой и что побуждает тебя выдвигать такую угрозу, но она очень явственная, и у меня нет желания прослеживать ее исполнение. Я ничего не скажу, никому. Но на смертном одре я все еще буду недоумевать о причине.
Алиса, переполнившись радостью, развеселилась, и ее смех был бесконечно милым — редкое свидетельство того, что принцесса совсем недавно была ребенком и еще не успела позабыть прежние проделки и проказы. У Одо в который раз сжалось сердце при виде этого быстротечного волшебства.
Не будешь, — воскликнула она, прокружившись на одной ножке, — не стоит, мессир. Я сейчас вам все объясню, зачем это нужно…
Она застыла, стоя на цыпочках. Глаза у нее все еще по-детски светились от радости.
— Впрочем… расскажу потом… когда мы наконец добудем себе наслаждение.
Алиса снова задрала юбки, подобрав их к самой талии, и медленно подошла к епископу, лениво и распутно облизывая губки. Приблизившись вплотную, она увидела ответ Одо на свои действия. На этот раз не возникло ни ограничений, ни отказов, и их слияние было молниеносным и пламенным и закончилось, едва начавшись.
Долгое время оба лежали, тесно сплетясь телами, недвижные и обессилевшие. Тени в комнате ощутимо сместились, пока Одо наконец не заговорил:
— Почему вы хотели так строго наказать меня за обращение к вашему отцу? Вы обещали объяснить.
Епископ и принцесса уже снова чинно сидели за столом у окна, угощаясь охлажденным вином и сладостями. По их одежде невозможно было угадать, чему они недавно предавались.
— Я объясню, но сначала скажи-ка мне вот что: ты действительно считаешь, что монахи-рыцари подрывают Храмовую гору?