Рысюхин, давайте – за жизнь!
Шрифт:
В четверг, третьего апреля, я заканчивал работу в лаборатории и уже предвкушал спокойный вечер в общежитии, когда зазвонил мобилет. Мурлыкин, а это был он, коротко потребовал:
— Ко мне в кабинет, срочно! — И голос у него был далёким от благожелательности.
Я, пока добирался из одного корпуса в другой, успел себя знатно накрутить. Почему-то подумал, что с Машей что-то случилось, но спросить ничего не успел, потому как Василий Васильевич с порога припечатал меня вопросом:
— Ты что это творишь, а?! И почему я об этой выходке узнаю от чужих людей,
— Ээээ… Вы о чём?!
— А у тебя что, много таких сюрпризов припасено?
— Наоборот, ни одного припомнить не могу.
— А личная, ять её так, дипломатическая, мля, переписка с иностранными державами — это что, мышь чихнула?!
— Какая ещё переписка, с какими державами?!
— Со скандинавским союзом переписка, посольство которого тебе письма шлёт!
— Какие письма, я не получал ничего?
— Конечно, не получал — всё во втором отделении лежит[1].
— Так откуда мне в таком случае знать, что там и почему они мне пишут?!
— Да про подарки, от тебя полученные пишут! Ко мне — и хорошо, что ко мне, а не кое к кому из моих коллег — за консультацией обратились, что за артефакт или алхимическое средство может называться «живая вода» и чем грозит империи канал её утечки за границу! Письмо показали, а там на конверте — очень знакомый получатель!
Тут у меня всё и сложилось — точнее, сперва у деда, а почти сразу и у меня. Я аж выдохнул шумно от облегчения и осел на стул.
— Я уж думал, и правда что-то серьёзное или незаконное…
— А этого тебе мало?!
— А никакого «этого» нет. «Живая вода» — это излишне бдительные господа перестарались, перевели на русский название «акавита» — да-да, та самая, что я на пробу привозил. И с посольством именно я дел не имел.
— Кто ж тогда имел, и почему письмо на твоё имя?
— Тогда ещё норвежский подданный Кнут Викстрём письмо в посольство написал и гостинец передал. Норвежец-то может к норвежскому консулу обратиться? Эта акавита — их национальный напиток считается, вот он и написал, что тут, у нас, начинается производство и спросил разрешения использовать название. Не то, чтобы это необходимо, оно не запатентовано, но во избежание недовольства и претензий… А чтобы лучше думалось — к письму приложил, с моего разрешения, пару ведерных бочонков напитка.
— Так-так-так. То есть, речь шла про настойку? И связывался с посольством норвежец?
— Письмо писал норвежец, но отвёз его я, по пути в Смолевичи.
— Это хуже, но…
— Так чем «хуже»-то?! Люди и за границу ездят, «на воды», ни у кого никаких претензий. А тут вдруг такие страсти!
— Сам же руку приложил — теперь все, кому не лень, английских шпионов ловят. Как умеют[2]. Так, пойдём к тем, кто всю эту кашу заварил, там разбираться будем! Только оружие своё здесь оставь, на всякий случай.
Это вот последнее было крайне неприятно, и болезненно-близко к попранию шляхетской чести, но поскольку Мурлыкин уже почти родственник… Решил пока спустить на тормозах этот момент.
Дошли, зашли, и даже поговорили. Только вот первые минут пятнадцать разговор был почти беспочвенным и безрезультатным — пока, наконец, не достали само письмо из посольства. Прочитали, не поняли. Содержание: благодарят, меня, что подарил и Кнута, что выпросил; говорят, что понравилось; просят ещё. В чём крамола-то, повторил бы ещё раз, если бы Мурлыкин не приказал ни в коем случае вообще ничего не говорить, пока он сам не разрешит.
— И в чём проблема?
Проблема, оказывается, в трактовках. Умудрились вывернуть так, что это чуть ли не шифровка резиденту! Вот ведь, наследники Жабицкого! Тем не менее, уже у всех возникла полная ясность, что из этого повода ничего вымутить не удастся. Местный служащий и огрызался уже по инерции и только «для порядка». Даже письмо мне отдали, наконец, и Мурлыкин разрешил голос подать. Первым делом глянул на почтовый штемпель.
— Блин, письмо тут месяц лежит!
— Ну, мы же должны были выяснить…
— А просто спросить, никак?
— В каком смысле?
— В прямом — вызвать повесткой и допросить под присягой. Магической присягой, разумеется, а не под клятвой богами.
Сотрудник второго управления не нашёл, что сказать.
— Вот-вот, — поддержал меня будущий тесть, — тем более, в отношении с коллегой.
— С каким коллегой?!
— Юра — эксперт-криминалист, пусть пока и внештатный. Но вся сложная химия, биохимия, особенно сравнительные анализы или определение концентраций — это всё его.
Я читал письмо, Мурлыкин вполголоса беседовал о чём-то с явно младшим по званию. Хоть я к стыду своему ещё не выучил все варианты специальных званий и должностей, но местный был примерно на уровне поручика, судя по погонам, и зашедшему «в гости» полковнику внимал. Работники консульства уверяли, что наши образцы представляют собой «весьма достойный продукт», который «может достойно нести на себе славное название». А добавку просят, оказывается, не для себя, а ко дню рождения короля, для отправки в Норвегию. О как! Хотя вряд ли этот подарок дойдёт до монарха, но сам факт такой поставки, если его как-то отразить на этикетке или рекламном плакате…
— Извините, господа, а кто знает, когда день рождения у норвежского короля?
— Двенадцатого апреля. А зачем вам?
— Да вот, хотят бочонок «Беломорской» ему в подарок, просят, чтобы за неделю до праздника им прислали или сообщили об отказе.
— Это, получается, не позже пятого? Послезавтра?!
— Ага, вы бы ещё месячишко с письмом поразвлекались, как раз бы международный скандал заработали.
«Местный» побледнел — понял, кто, если что, будет крайним.
— Так, я сейчас свяжусь по мобилету с управляющим заводом. Влад на пару с Климом соберут подарок, и оформят, как должно. Добавят ещё те виды, что мы в прошлый раз в консульство не передавали, и в бочонках, и в бутылках. Упакуют, украсят и в автомобиль погрузят. Завтра к обеду закончат. Если сразу выехать, часам к семи-восьми вечера будут в Минске. Это, наверное, поздновато уже? Что там дипломатический протокол говорит?