Рюриковичи
Шрифт:
Четырем другим сыновьям — Юрию, Андрею, Борису да Андрею Меньшому Василий Васильевич дал примерно столько же, сколько давали младшим сыновьям его отец, дед и прадед. Может, чуть побогаче, но незначительно. Они получили соответственно Дмитров, Можайск, Медынь, Серпухов да Хотунь; Углич с Устюжной, Бежецкий Верх и Звенигород; Ржев, Волок Ламский и Рузу; Вологду. Каждому досталось по части Москвы или доходов с нее, а также подмосковные села. Вдове дарованы были Ростов и Нерехта, да ей же принадлежал Романов.
Много… но сравнимо с тем, что могли раздать наследникам Дмитрий Донской и Василий I. И в совокупности примерно столько же, сколько держал старший сын.
А вот «духовная грамота» Ивана III.
Его
Младших сыновей, между которыми распределяется остаток наследственных земель, у Ивана III оказалось столько же, сколько было их у Василия Темного, — четверо: Юрий, Дмитрий, Семен, Андрей. Государь помнил, как много хлопот доставили ему норовистые братья. И он решительно отказывается давать младшим детям сколько-нибудь значительные владения. Даже если сложить воедино все области, доставшиеся им в уделы, превосходство старшего, Василия, всё равно останется подавляющим. Итак, Юрий был наделен Дмитровом, Звенигородом, Кашином, Рузой, Брянском, Серпейском. Дмитрий — Угличем с Устюжной и Мологой, Хлепнем с Рогачевом, Зубцовом, Опоками, Мещовском, Опаковом и половиной Ржева. Семен — Бежецким Верхом, Калугой и Козельском. А Андрей — Вереей, Вышгородом, Алексином, Любутском да Старицей.
В совокупности уделы младших сыновей Ивана Великого занимают четверть (или даже меньше того!) территории, поставленной под контроль Василия Ивановича. Великий князь создал идеальные условия для скорого отмирания той системы общесемейного владения Московским княжеством, которая существовала со времен Ивана Калиты. Реальность родовой вотчины Даниловичей уходила в прошлое. Наступала блистательная эра Московского государства — совсем другой страны. То, с чего начинали когда-то первые Даниловичи, выглядело по сравнению со всей Русью как богатый двор в огромном городе, а Иван Великий передавал своим преемникам почти весь город…
До сих пор нет памятника Ивану Великому в Москве. Массовая историческая память не возвела его на пьедестал должной высоты.
Величественную фигуру деда в какой-то степени заслонила от потомков нервная, артистичная фигура внука — Ивана Грозного. Ему приписываются многие достижения предка. Писательский талант выделяет его из череды «безгласных» государей. Но как политик внук явно уступал деду.
Ивану Грозному многие ставят в заслугу то, что он привлек на русскую службу иностранцев, искусных в военном, инженерном и медицинском деле. Однако этим занимались и отец его, и дед. Ведь не кто иной, как итальянец Аристотель Фиораванти, занимался при Иване III строительством, делал порох и чеканил московскую монету.
Ивану Грозному ставят в заслугу многочисленные победоносные войны, значительное приращение российской территории. Но он проиграл главную войну своей жизни — Ливонскую. А Иван III не потерпел поражения ни в одном крупном военном предприятии. Будучи политиком по призванию, он тем не менее часто воевал. Умея подбирать талантливых полководцев для командования полевой армией, государь полагался на их искусство, и они его не подводили.
Ивану Грозному ставят в заслугу упорядочение русских законов. Но его Судебник 1550 года представляет собой улучшенную или, как сейчас говорят, «модернизированную» версию Судебника 1497 года, принятого Иваном Великим. А этот последний содержит в себе поистине масштабную идею — распространение единых норм суда на огромном пространстве только что созданного государства…
Историки очень хорошо понимают роль Ивана Васильевича в судьбе нашей страны. Однако сознание миллионов еще не восприняло его в качестве одного из главных героев в истории России.
Пора бы.
На этом можно было бы поставить точку в биографическом очерке об Иване Великом. Завоевания, реформы, строительство, сложные стратегические игры… всё то же самое, что и при его венценосных предках, только масштабнее и с полным триумфом в итоге. Однако время рождения России явилось переломным не только в политическом, то есть сугубо материальном смысле. Именно тогда появилось очень серьезное духовное отличие от удельной эпохи, именно тогда началась громадная интеллектуальная работа, возвращающая русскую реку в русло, которое она покинула после распада единой Киевской «империи Рюриковичей».
В ту давнюю пору, когда митрополит Иларион создавал «Слово о законе и благодати», Русь умела мыслить себя как значимую часть безбрежной Христианской цивилизации. С раздроблением Древнекиевского государства генерализующая сила русской исторической мысли ослабела. Самая черная эра в судьбах Руси — от Батыевой рати до поля Куликова — была не только годами разорения, унижения, распада, но еще и веком великой немоты. Дар возвышать мысль над обыденностью отнялся, как живое слово отбирается у насмерть испуганного человека его страхом. Творческая способность осознавать общерусское единство и встраивать его интеллектуально в симфонию мирового христианства как будто погрузилась в дрему и не покидала царства снов ни при Михаиле Тверском, ни при Иване Калите, ни при Иване Красном.
Время от времени, вспышками, она пробуждалась. Так, память о великой победе на поле Куликовом родила эпическую поэму «Задонщина». По словам академика Д. С. Лихачева, «во второй половине XIV и в начале XV века Москва неустанно занята возрождением всего политического и церковного наследия древнего Владимира. В Москву перевозятся владимирские святыни, становящиеся отныне главными святынями Москвы. В Москву же переходят и те политические идеи, которыми в свое время руководствовалась великокняжеская власть во Владимире. И эта преемственность политической мысли оказалась и действенной, и значительной, подчинив политику московских князей единой идее и поставив ей дальновидные цели, осуществить которые в полной мере удалось Москве только во второй половине XVII века. Идеей этой была идея киевского наследства». После Тохтамышева разгрома и особенно в годы осторожного правления Василия I величественная концепция «киевского наследства», вероятно, имела над умами московских книжников и московских политиков лишь призрачную власть мечты, оживляющей руинированный ландшафт.
Но поэт мог согреть ею измученные сердца русских людей. Как это сделал автор «Задонщины» [107] , протянувший нить исторической памяти между Москвой и Киевом, между исходом XIV века и домонгольскими временами, между Северо-Восточной Русью и ветхозаветным делением земли на «жребии» сынов Ноевых. Из его повествования можно вынести твердую уверенность: заканчивается эпоха, когда книжные люди Руси не могли оторвать взгляда от земли, воспарить мыслью высоко над странами и народами и увидеть себя, свой город, свою державу в общем узоре ойкумены.
107
Одни историки русской литературы считают, что это боярин Софоний Рязанец, другие отрицают его авторство.