Рыжее знамя упрямства (сборник)
Шрифт:
– Люди, а не пора ли решить вопрос о Словко?
– А чего? – удивился Кирилл Инаков. Кажется, решил, что Словко в чем-то виноват, и собрался заступаться.
– А того, что сколько можно ходить человеку в штурманах? Всю практику оттянул на капитанском уровне…
– Но ведь, если не ошибаюсь, Словутскому нет еще двенадцати и он пока не имеет прав рулевого, – мягко въехала в разговор Аида. Корнеич мельком посмотрел на нее. Наверно, подумал: "Ты, хотя и штатный психолог, но в судоводительские дела не лезла бы…"
– О чем разговор! – вмешался опять Кирилл. – Давно пора.
– Да у него и так все зачеты сданы, – сказал Кинтель. Осталось дотянуть до дня рождения и получить корочки. – Верно, Корнеич?
– Я разве против? – откликнулся тот.
Никто не был против. Даже Аида проголосовала "за" (Корнеич опять глянул на нее).
– Поздравляем, – подвел итог Кинтель.
Быстро так все вышло, Словко опомниться не успел. Столько мечтал о таком моменте, и вдруг – раз и готово!
Обычно это делалось не так. Совет выносил свой вердикт в отсутствие кандидата в капитаны, а потом решение объявляли на общей линейке (и аплодисменты, и марш-поздравление барабанщиков, и зачисление в состав совета). Но раз уж Словко сейчас был здесь, на совете, не выставлять же за дверь. Ну а линейка и барабаны – это можно и потом…
Поощрительно улыбаясь, Аида вынула из ящика стола капитанскую нашивку. Но Словко не захотел такую. Вензель, угольники и якорь были оттиснуты на ней желтой пластиковой краской, а прежняя, штурманская, нашивка Словко блестела с золотыми ткаными полосками.
Ольга Шагалова (командир "Тома Сойера") бесцеремонно сунулась мимо Аиды в ящик и отыскала остаток дефицитной, из золотистых ниток, ленты. У Словко под двумя штурманскими угольниками на шевроне было еще свободное место – сантиметра полтора. Ольга велела ему снять рубашку и принялась тонкими стежками рукодельницы пришивать к черному сукну третий угольник. А остальные хлопали Словко по коричневым костлявым плечам и высказывались в том смысле, что "растут люди", "скоро и во флагманы" и "кой с кого фуршет на палубе фрегата, с шампанским и ананасами". Словко скромно посапывал. А когда надел рубашку, показалось, что левый рукав заметно отяжелел (от невесомой-то полосочки!). Словко незаметно ускользнул в туалет и там от души полюбовался в зеркале капитанским знаком отличия.
Правда, шестиугольный вензель над якорем был по-прежнему из узенькой ленты, матросский, поскольку официальных прав капитан Словутский еще не имел (редкое, кстати, явление – без корочек рулевого, а уже капитан!). Но Кинтель сказал верно: корочки – дело недалекого будущего…
Теперь, на улице, Словко смотрел на солнечную щель, заново ощущая радость своего капитанства. Но… долго смотреть – это как бы хвалиться перед собой. Тем более, что на взгорке, на фоне солнечного проблеска и подсвеченных облаков, возник силуэт мелкого пацаненка. (Догадается еще, что хвастаюсь перед собой! Господи, а как догадается? Но все равно, пора домой…)
Словко сделал пару торопливы шагов и услышал:
– Эй!..
В этом "эй" не было ни дерзости, ни нахальства. Наоборот, нерешительность. Наверно, окликнвший просто не знал, как обратиться к длинноногому мальчишке в берете набекрень. Тому, небось, уже лет двенадцать, и говорить такому "мальчик" или "пацан" как-то не с руки, если сам выглядишь первоклассником. А именно так и выглядел тот, кто позвал Словко.
Позвал и… попятился, когда Словко сделал к нему несколько шагов и спросил: "Чего тебе, человек?" "Человек", наверно, звал без особой надежды и ждал, что скорее всего большой мальчишка скажет: "Пошел ты на фиг…"
И вот попятился. И замер.
Словко подошел. Нет, пацаненок был не первоклассник, чуть постарше. Теперь он уже не казался силуэтом. В желтом свете заката искрилась его голова – светлые волосы были короткие и на темени торчали жесткими гребешками. Он был в обвисшем рыжем свитере, из-под которого торчали короткие мятые штаны и ноги в широких резиновых сапожках мутно-апельсинового, как и свитер, цвета. Приоткрытый рот, нос – кукольный валенок, желтые точки в немигающих глазах. А смотрел он… нет, не со страхом. Просто с ожиданием.
– Ну, чего ты хотел? – спросил Словко осторожно, чтобы пацаненок не включил опять задний ход. – Что-то случилось?
– Нет… – выдохнул пацаненок. – То есть да… Помоги мне… пожалуйста.
"Кажется, влипаем в историю", сказали Словко его чуткие нервы. А сам он сказал небрежным тоном:
– Ну, объясняй.
– Там колесо… – мальчишка быстро глянул через плечо. – Тяжеленное такое. Его надо поднять и укатить. Я один не могу…
"Всего-то…", – подумал Словко. Мысль о том, чтобы послать наивного малька подальше не появилась даже в виде легкой тени. Тем более, что на душе все еще теплым зайчиком копошилась "капитанская радость". "А без нее ты прошел бы мимо?" – сунулся сквозь пространство невидимый, но все видящий, слышащий и понимающий Жек. Словко мысленно показал ему язык. И вздохнул:
– Ну, веди…
И они пошли. По Гаванскому переулку. Хозяин колеса торопился впереди (сапожки обрадованно хлопали его по ногам). Переулок был древний, с домишками и перекошенными заборами. Через квартал мальчик остановился и выдохнул:
– Вот… Тут…
У забора возвышалась мусорная куча. Видимо, тоже древняя, поскольку поросла (вернее, проросла насквозь) мелкими кленами и репейником. ("И крапивой, черт возьми", – отметил одетый в шорты Словко).
– Да где колесо-то?
– С той стороны… – Пацаненок быстро обошел "заросший курган". Словко – следом. На внутреннем склоне кучи, напротив забора, подмяв сорняки, лежало…
– Ну, ничего себе колесико!
Словко-то думал, что оно будет от грузовика или телеги. Поднатужиться, поднять – и поехали! А это было… даже и не колесо в прямом смысле. Скорее всего – ворот от старинного колодца. Ростом со Словко. Обод – как согнутая в кольцо балка. Вместо спиц – могучие брусья. Они расходились от ступицы (размером с ведро) не лучами, а двойным крестом. Два бруса шли параллельно, а еще два были наложены на них поперек. А концы их вреза лись в обод с внутренней стороны. От колеса пахло древесной плесенью. И ржавчиной – поскольку к ободу сбоку было прибито плоское железное кольцо, а из ступицы торчала трубчатая ось.