Рыжий дьявол
Шрифт:
— Так вы уверены, что мне на Западе надо будет лавировать, приспосабливаться?
— Еще как! Не забывайте, вы же русский. А русская литература — за исключением старой классики — идет там только в политической рубрике. Такова мода. И вам, так или иначе, придется выбирать, к какому клану примкнуть.
— Ну, а если я не примкну
— Произойдет самое худшее — на вас ополчатся все. Решительно все! И вы очутитесь как бы в пустыне…
— У вас, очевидно, неважные воспоминания остались от прошлого? — спросил я тихонько.
— Да, в основном, неважные, — усмехнулся он. — Я говорю на основании личного опыта, причем опыта сугубо эмигрантского… А он, как правило, грустный. Но, впрочем, кто знает? Может, у вас все получится иначе? Может, вам больше повезет? В конце концов на Западе есть свои положительные стороны. И прятаться вот так, как мы сейчас, там уже не придется…
Роковой приказ, которого со страхом ждала вся Сибирь, так, в общем-то, и не был отдан! „Охота за ведьмами", по счастью, не началась… Поднявшаяся было паника схлынула, улеглась. И когда я в 1958 году приехал в Москву, там было уже все тихо, спокойно. И помаленьку история эта начала забываться.
Но искушать судьбу я больше уже не стал. И в Москве осел теперь крепко. И потянулись годы столичной моей жизни. Я служил в различных редакциях, успешно печатался, каждые два года выпуская по новой книжке. Вступил в Союз писателей. И был затем занесен в литературную энциклопедию. И все вроде бы складывалось благополучно. Однако о том, что произошло со мной в Сибири после Всесоюзного совещания, я уже никогда не мог позабыть! Очевидно, это была последняя капля, переполнившая чашу.
Судя по всему, мое имя в черном списке осталось на старом месте — на третьем листе… И в Москве мне не мешали. Но сознание того, что я все же нахожусь там постоянно, бессменно, — отравляло меня, лишало покоя.
Зловещие фигуры Хижняка и Никишина продолжали маячить где-то на моем горизонте… И, по меткому выражению одного из них, я, как и прежде, „шел по острию ножа".
Но вот однажды, в 1968 году, наступил момент, когда я поднялся на борт самолета, вылетающего в Париж…
Как это ни удивительно, все, о чем я думал раньше, сбылось! Я постепенно наладил контакт с заграничной роднёю. И мне прислали приглашение. И я получил разрешение на выезд… Это было похоже на чудо; старый таежный бродяга, я вырвался в Европу, в неведомую жизнь!
А так как чудеса не повторяются, я твердо решил: уеду туда навсегда.
Усевшись в салоне у окна, я думал о новой моей жизни… Самолет, покачиваясь, набирал высоту. И внезапно я услышал тихий, из глубины шедший голос. Он обычно возникал в минуты опасности… И вот теперь:
„Эй, — сказал голос, — а ты уверен, что эта новая эмигрантская жизнь для тебя? Знаешь ли ты, куда летишь? И понимаешь ли ты, что бросаешь? Ведь здесь остается твоя родина, твои друзья… А там? Вспомни-ка, о чем говорил Роман Сергеевич!.. Может быть, то, что происходит, вовсе не чудо, а наоборот, беда? Может, ты совершаешь сейчас самую ужасную, непоправимую свою ошибку?"
„Вряд ли, — ответил я сам себе, — вряд ли… Ну, а если даже и так, поворачивать уже поздно. Самолет набирает высоту… И, в конце концов, я всю жизнь рисковал, привык к риску. Попробую еще раз!"
Я глянул в окошко. И увидел там беспредельную, бездонную, густую синеву. Казалось, самолет уже мчится где-то в космосе… И на мгновение я ощутил себя космонавтом, улетающем не в чужую страну, а на другую планету.