Рыжий город, или Четыре стороны смеха (сборник)
Шрифт:
И вот я думаю: это же как должен был перевернуться мир за какие-то там пятьдесят лет, прошедшие с той поры, если кончина такого вождя уже почти никого не печалит, а хороший пожар на Слободке – почти никого не радует…
Детство наше золотое
Когда я впервые увидел мир, он представлял из себя улицу Богатова на Пересыпи. Бесконечный дождь. Непролазная грязь. Подслеповатые домишки с фундаментами, выкрашенными черной краской. Город в калошах…
Я сидел в комнате на подоконнике и смотрел, как начинается наводнение. Вода за окном поднималась
– Надо спасать самое дорогое, что у нас есть! – сказал мой папа моей маме. – Если прорубить отверстие в потолке, то мы еще успеем забросить на чердак наши партийные билеты.
Но тут дождь прекратился, и из окрестных домов стали выплывать местные жители на шифоньерах. В зеркальных дверцах шкафов празднично отражались голубые прорехи на сереньких небесах.
Из всего увиденного я сделал следующие выводы: мир – это ужасная дыра. Самое дорогое, что есть у человека в жизни, – это партийный билет. А самое красивое, что в ней можно увидеть, – это шифоньер с зеркальной дверцей.
Провал в памяти года на четыре.
Мама провожает папу на работу. Заботливо поправляет ему галстук. Чистит щеткой пиджак.
– Тебе не жена нужна, а нянька, – нежно говорит она папе.
– Правильно! – радостно кричу я маме. – Вот и нянька ему это говорит, когда тебя дома нету. Не жена, говорит, тебе нужна, а я!..
Входит моя восемнадцатилетняя нянька. Папа дает мне по шее.
Опять провал на какое-то время.
Мне уже лет пять с половиной. А может, и шесть. Мы вдвоем с нянькой (конечно, с другой) на лужайке в саду изучаем природу. То есть нянька стоит под деревом и разглядывает бабочку, сидящую на ветке. А я валяюсь на траве у ее ног и незаметно заглядываю ей под юбку.
– Правда ж, красивая? – спрашивает нянька, имея в виду бабочку.
– Ничего, – отвечаю я, имея в виду нянькину попу.
– Так и хочется к ней прикоснуться, правда? – спрашивает нянька, стараясь пробудить во мне любовь к природе.
– Но, наверное ж, нельзя? – спрашиваю я, думая о своем.
– Между прочим, многие их коллекционируют, – увлекается моя наставница. – Я, например, знаю одного молодого человека, он собрал штук двести пятьдесят. Правда, он уже взрослый… Но и тебе пора начинать. Знаешь, какие они бывают разные? Большие, маленькие, разноцветные… Бывают даже черные! Представляешь? Абсолютно черные!..
– Ну, это, наверное, у негритянок… – догадываюсь я.
– Что-что-что?! – нянька опускает на меня глаза. – Ах ты, щенок!..
«Только не по голове! – проносится у меня в мозгу. – В кои-то веки увидел в этом мире хоть что-нибудь интересное…»
Провал. Правда, уже ненадолго.
Опять какие-то негры… Ну да. Это Трофим Никодимович Дыхно, наш сосед, огромный негр, держит меня за шиворот и кричит на всю улицу:
– Ноги бы тебе обломать, паразит!
– Ну зачем же ему ноги ломать? – возражает Трофиму другая наша соседка, негритянка Роза Исааковна Шельсон. – Он же ребенок еще… Вот руки ему обломать было бы правильно. За то, что он с нами сделал.
А сделал я следующее. Тем летом весь наш поселок на окраине Одессы сбрендил на почве своего здоровья. Каждое утро бездомная баба Лушка стала привозить с Хаджибейского лимана два ведра
Меня родители обмазывали тоже. Хотя я был совершенно здоров. Наверное, меня лечили впрок. То есть как рассуждали родители: ну мало ли чем может заболеть ребенок в предстоящей ему долгой жизни, а мы его уже в детстве вылечили…
В конце концов, чтобы прекратить эти издевательства, однажды утром я незаметно влил в Лушкины ведра литра три несмываемой черной нитрокраски. Эффект был потрясающий. Недели на две после этого наш тишайший поселок превратился в восставшее негритянское гетто. Толпы разъяренных афроамериканцев одесского происхождения метались по нему и, бешено вращая голубоватыми зрачками, искали, кто это с ними такое сделал. Наконец нашли.
Короче говоря, это был единственный случай в истории, когда толпа разъяренных черных линчевала одного белого.
Нужно вам говорить, кто был этот белый?..
Опять, конечно, провал.
Москва. Очередь в Мавзолей. Представители рабочего класса, трудовой интеллигенции, сотрудники органов государственной безопасности.
Роскошный папа в офицерском мундире, нарядная мама и я – ангелоподобный ребенок с бантом на белой блузе.
– Сейчас, сынок, – торжественно объявляет папа, – ты увидишь наших вождей, Ленина и Сталина. Много десятилетий советский народ под их руководством день и ночь, не зная ни минуты отдыха, трудился не покладая рук. Поэтому люди решили их не хоронить…
– А когда отдохнут – похоронят? – спрашиваю я.
Удар. Провал.
Начальная школа. Провал лет на восемь.
Хотя, кажется, нет. Обманываю.
Очень раннее утро. Мы с моим другом Петриком прячемся в кустах за забором пионерского лагеря. Кругом поют птички.
– Ниже целься, ниже… – шепчет мне Петрик. – Прямо под глаз. И как только он закричит: «Пионер – всем ребятам пример!» – так сразу же и стреляй.
– А не заругают? – спрашиваю я.
– Не боись! – отвечает Петрик. – Зато этот пионервожатый больше никогда не будет говорить, что мы с тобой еще слишком маленькие для того, чтобы участвовать в военно-патриотической игре «Зарница»!.. Хотя рогатку, может, и отберут.
…Нет, в школе было много интересного. Например, люди.
В 1960 году мой сосед по парте в возрасте неполных десяти лет получил срок. Примерно такой же. По довольно необычной для ребенка статье: за валютные махинации.
Махинации состояли в том, что он за три рубля купил у иностранного моряка доллар и потом показывал его за рубль всем желающим.
Сейчас он в Новой Зеландии. Говорят – миллионер. Вот что значит подрезать человеку крылья! Если бы сорок лет назад его не остановили, то сегодня в Одессе с такими талантами он бы уже был миллиардером.