Ржа
Шрифт:
Он переживал за Юнис, чувствовал себя беспомощным и слабым, даже мертвым, но переборол отчаяние и вновь попытался сесть. Точнее, мозг попытался дать команду. Но все тело, за исключением саднящей и сожженной кожи на лице, постоянной боли в коленях и дрожи, которая трясла его, как тряпку, казалось, принадлежало
К утру он проснулся и обнаружил, что Юнис отползла на несколько шагов; изо всех сил скосив глаза влево, он мог видеть ее – бесформенная куча на блестящей траве. У него перехватило дух, он подумал о самом страшном, но тут услышал ее дыхание, а может, храп – мягкий, чуть слышный вдох, а за ним еще более мягкий выдох. Он услышал щебет птиц, возобновивших свои дневные споры, и увидел, что небо начало светлеть – явление, которого он не наблюдал со времен учебы в колледже, когда мог ночи напролет болтать о женщинах и метафизике, потягивая пиво из банки.
Тогда он бы справился. Вскочил бы с мокрой травы, проглотил десяток блинов, дюжину сосисок и помчался бы в класс, а потом в спортзал на тренировку. Тогда он занимался каждый день, и после каждого упражнения и каждого повтора видел доказательство своей силы в зеркале раздевалки. Но давно наступил конец тренировкам, коллекционированию джазовых альбомов и европейских романов, чистке зубов после еды, интересу к архитектуре, страхованию жизни и многому прочему. Осталось лишь ожидание, а ждать конца все равно где: в постели или на лужайке в качестве завтрака для стервятников. Ничего другого не будет. Будет только трава, небо, лоза, перечное дерево, жена с хрупкими костями и вывихнутым бедром, собака под крыльцом, солнце, звезды.
Стэн Садовски попытался захлопнуть перед Уолтом дверь, когда он пришел забрать Юнис, но он настоял на своем, потому что принял решение, а принятые решения менять не привык. «Она больше не хочет жить с тобой, Стэн, – сказал он. – Она не останется».
«Да ну?» – шея Стэна раздулась, а глаза полезли на лоб. Уолт не испытывал у нему ненависти. Вообще ничего не испытывал, никаких чувств. По позади Стэна в мягком свете холла стояла Юнис с испуганными глазами и отвисшей челюстью, в легком платье, подчеркивавшем все ее достоинства. «Да ну? – повторил Стэн, словно пролаял. – И как же ты, черт побери, об этом узнал?»
«Узнал», – сказал Уолт и ударил его с такой силой, что Стэн пролетел через дверь и распростерся на спине в холле. А когда он поднялся, Уолт ударил опять.
Но теперь – теперь приходилось бороться с солнцем, которое уже било сквозь листву. Он чуял запах сочной травы и морского воздуха – незабываемые запахи, древние, как сама жизнь; и когда он услышал тяжелый шлепок газеты перед дверью, то непроизвольно вскрикнул, но голос его был гак слаб, что он сам его едва услышал. Юнис молчала. По-прежнему молчала. Он забеспокоился, поскольку больше не слышал ее дыхания, и когда вновь обрел голос, прошептал: «Юнис, милая, дай мне руку. Ты можешь дать мне руку?»
Он мог бы поклясться, что видел, как приподнялось ее плечо и повернулось к нему, видел лицо Юнис, живое и сияющее в утреннем свете – но, должно быть, он ошибся. Ибо когда он собрал все оставшиеся силы и кое-как дотянулся до ее руки, там ничего не оказалось.