Ржавые земли
Шрифт:
– Еды, говоришь, надо… а кому не надо? – Матвеев поглядел, прищурившись, на Еву. – Бабы – это дело доброе, земеля, да здорова ли она? Еду, сам понимаешь, за что ни попадя, жалко отдавать.
– Она здорова, – заверил Матвеева Хлыстов. – Только покормить надобно да пару деньков просыпу дать.
– Петруша! Не бросай! Не хочу я к ним!!
– А как помрет через день или два? С кого спрашивать буду? Может, внутри у нее трухой всё пошло… Ты чем ее кормил? Человечиной, небось?
– Нет, капитан. Человечины она сроду не ела.
– …и с котелком у барышни твоей, похоже, не совсем
– Разве ее, моряк, для умных бесед рожали? Но она не дура – сам увидишь. Только подкорми и дай оклематься.
Моряк сжал бороду в кулаке и глубокомысленно хмыкнул.
– А куда путь держишь, земеля? – спросил он чуть погодя. – Может, останешься? Нам нужны те, кто с «мосинкой» в ладах.
– Нет, моряк. Решай скорее! Не трать слова попусту! – Ядреный запах таящихся за скалами людей постепенно вгонял Хлыстова в бешенство. Он то и дело озирался, но никого не видел ни на соседних уступах, ни над собой – на зазубренной кромке пропасти.
Фр-р-р-р! Фр-р-р-р! – запоздало услышал он. Камень, запущенный умелой рукой из пращи, летел почти так же быстро, как пуля. «Паучок» едва-едва успел дернуть за нужный нерв; Хлыстов отшатнулся, но все-таки его зацепило. Да по затылку, который не успел толком зажить! Не поднимаясь, Хлыстов выстрелил из револьвера в коричневое пятно, мелькнувшее на боковом уступе. Судя по послышавшемуся в ответ хрюку – попал. И почти сразу разрядил винтовку в капитана. Но долговязого уже и след простыл. Как сквозь землю провалился, проклятый!
Дружок Матвеева спрыгнул с края обрыва Хлыстову на спину. Впился руками в его винтовку и рванул вверх, вдавливая железо Хлыстову в горло – силенкой он обладал недетской. Когда же Хлыстову удалось выхватить из-за голенища нож, мужик перевернулся на спину, вынудив и его опрокинуться кверху брюхом. Тут еще Матвеев подоспел, а вместе с ним – двое бородатых подельников, что первыми поднялись на уступ. Без лишних раздумий они принялись колошматить Хлыстова ногами.
А потом их словно накрыло горячим туманом. Мужики отошли от Хлыстова, как будто он перестал для них существовать. Как будто напрочь позабыли, что происходило мгновение назад. Залепетали о чем-то своем, сторонним людям непонятном. И Хлыстов тоже был хорош: нет, чтоб подняться и взять ноги в руки. Лежал себе, разинув разбитый рот, придавленный к скале необъяснимой силой. Внутри него кипела и пузырилась волнительная маета… но не та, которую он ощущал перед каждым боем. Нет, совсем иная.
По тропинке поднимался, мерно ступая обутыми в разбитые сапоги ногами, угрюмый монах.
Часть вторая
Теория классовой борьбы
Ванька Хлыст нашел подходящий трактир на перекрестке Лазаревской и Салгирной. Заведение называлось скромно, но метко – «Бочка». И было в трактире, что в бочке – тесно да людно. Очутившись в прохладе, подслащенной запахом свежего борща, Хлыст сразу понял, что здесь он сможет, не привлекая чьего-то внимания, подкрепиться и скоротать часок под чашку чая.
Ну а после – на генеральские именины.
Он присел за дальний столик спиной к окну, развернул газету и стал ждать, превратившись в серый силуэт на фоне освещенного предзакатными лучами проема. Небритый половой в фартуке поверх пропахшей кухней одежды не торопился принять заказ у нового посетителя. Народу в «Бочку» набилась уймища; умаянные жарой работяги, студенты и развязные мазурики требовали пива и раков. Половому Хлыстов показался скучающим молодым человеком сомнительной платежеспособности. К этому прискорбному выводу половой пришел, заприметив за световой маскировкой неопрятную латуху и стрижку под горшок. Газета, пожалуй, не вписывалась в образ… но мало ли где он мог ее подобрать?
– Окрошку мне, хлеба побольше, чаю, – точно барин распорядился Хлыст, когда «человек» соизволил подойти. При этом клиент даже не отвел взгляд от колонки губернской хроники.
Половой кивнул, без особой охоты потер столешницу кислой тряпкой и удалился, почесывая зад.
За глиняной стеной трактира стучат копыта, скрипят колеса ландо и «фаэтонов». Две кошки (или кота?) лежат под окном на тротуаре. Прижались друг к дружке пушистыми боками и завороженно глядят, как таскают сухую краюху хлеба воробьи. Над прокаленной солнцем брусчаткой колеблется жаркое марево.
Лето в Крыму началось с ходу, с наскока, одним махом выдавив на север прохладу после майских дождей. В Симферополе прописалась жара, от которой покрывались сыпью и страдали расстройством пищеварения жители столицы, – те, кому не посчастливилось оказаться здесь по делу, по состоянию здоровья или по немилости государевой.
«Револьвер и бомба – в тайнике под колодой на заднем дворе каретного депо. Повтори!»
Солидный господин в маске Арлекина представился господином Чичиковым. Чичиков так Чичиков, молча пожал плечами Хлыстов. Да хоть Хлестаков, если ему от этого спокойнее. Так вот, Чичиков заставлял повторять каждую фразу, в общем-то, нехитрой инструкции. И Ванька Хлыст повторял, от усердия запинаясь и растягивая гласные.
«Вечером сего дня в дворянском собрании предвидится аншлаг по случаю именин генерала Поповича. Ты войдешь внутрь и устроишь, черт возьми, потеху. Повтори!»
Их встреча состоялась в люксе гостиницы «Бристоль».
Над маской Арлекина сверкала лысина, из-под маски ниспадала окладистая, раздваивающаяся внизу борода. Чичиков и его молчаливый подельник (а тот отрекомендовался, как мсье Чадский) полагали, будто Хлыстов – кретин. Безмозглый мускул, шахматный слон, которого не жалко пожертвовать ради более верткой фигуры. Мсье Чадский откровенно посмеивался, глядя на боевика сквозь прорези узкой карнавальной маски. Он сидел в кресле и поглаживал бородку-эспаньолку холеными пальцами аристократа.
«На дверях нынче будет стоять Мирон Макарыч – милейшей души человек. Поболтай с ним об обороне Севастополя, он – старый солдат и не прочь потрепать языком о былом. Усыпить его бдительность проще пареной репы даже для такого, как ты, голубчик».
Господам было невдомек, что Ванька Хлыст – дока по части притворства и почти актер. Что истинная его натура известна всего нескольким людям, из которых почти все уже покойники. Что за бессмысленными голубыми глазами и толстыми слюнявыми губами скрывается хладнокровный и расчетливый проныра.