Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить!
Шрифт:
— Тихо! Прекратите шум! — вдруг завопил кто-то из курсантов.
Ему померещилось, что немец-пилот в небе может услышать хруст сухарей. Поднялся хохот.
Тушенку, растертые сухари разложили по котелкам с водой, а я еще добавил голову рыбины, доставшуюся мне при дележке на пятерых. И приступили к самой трудной операции — сооружению очага. Многие понятия не имели, как это делать, с чего начать. Вот тут-то и пригодилось правило, которому нас учили: делай, как я! — все следовали примеру умельцев. Я тоже очистил от коры шесть толстых веток, обрезал их по концам; по две, скрестив, надежно воткнул в землю по обе стороны костра, уложил на них две оставшиеся палки. Удивляло, сколько нужно опыта и сноровки
Все этапы приготовления еды я взял на себя. Юрка не возражал. Особенно после того, как услышал, что я не впервые берусь за поварское дело, а лес знаю — не хуже лесника. На самом деле это было чистой воды бахвальство. Что сразу же стало очевидно, как только я принялся за костер: мне никак не удавалось его разжечь. Юрка потешался, но не вмешивался в мои хлопоты. Лежа на земле, я изо всех сил пытался раздуть огонь, жег спичку за спичкой. Безуспешно. И вдруг услышал за плечами незнакомый, чуть насмешливый голос:
— Эх и неумехи вы, курсанты.
Я выпрямился и обернулся. Возле меня стоял ротный старшина. Крепко сложенный, в волосах седина, лицо открытое, ноги по-кавалерийски кривые. На гимнастерке блестит медаль «За отвагу» — в то время немногие были награждены этой почетной солдатской наградой. Я уже видел этого человека, к нему почему-то никто не обращался как положено — «товарищ старшина», предпочитали по-семейному — «дядя Кузя».
Старшина попросил меня отойти, проверил прочность сооружения и в одну минуту разжег огонь. Объяснив, как это делать, дядя Кузя удивился:
— Как же вас в училище не научили разводить костер, а хоть бы и без спичек? Откуда вы?
Показав на Юрку, я ответил:
— Курсант Давыдов с Урала, а я — подмосковный. Может, слышали про такое место — Кусково?
Дядя Кузя рассмеялся, улыбка была широкой и доброй:
— Мы, брат, с тобой вроде бы земляки. Я жил на две станции ближе тебя — платформа «Серп и Молот», слыхал про такую? За ней Чухлинка, потом Карачарово и уж твое Кусково. Так, курсант?
Уютно устроившись у огня, мы еще долго просидели вместе. Старшина коротко рассказал о своей жизни. Почти пятнадцать лет он проработал завхозом в детском садике при заводе «Серп и Молот».
— Бездетные мы с женой, потому всех детишек признавал я своими, а они меня звали «дедулей». Как немец подошел к Москве, сформировали из заводских свой батальон. В бой пошли с учебными винтовками. Наши почти все полегли у Бородинского поля, а я вот живой…
Приглядываясь к нашему собеседнику, слушая его неторопливую речь, я старался понять, кого же он напоминает мне? Долго мучиться не пришлось. Ну конечно же — вылитый лермонтовский Максим Максимыч. Тот же облик, такой же совестливый, доверчивый; не службист, но дело свое знает, может, получше иных высоких чинов. Всего-то знакомы какой-нибудь час, а уже ясно: будь все старшины такими, как он, насколько легче жилось бы солдатам. Я вытащил из вещмешка блокнот и стал записывать свои впечатления.
Дядя Кузя вдруг забеспокоился, взгляд сделался настороженным:
— Ты, брат, чего пишешь, или роман какой?
— Нет, я веду дневник. Знаете, столько событий, интересных людей, хочу и про нашу встречу записать.
Дядя Кузя заговорил тихо, но чуть ли не приказным тоном:
— Ты, брат, это брось! На войне не положено никакой писанины — хоть ты рядовой, хоть генерал. До большой беды довести может. Такие люди есть, что зорко глядят. — И добавил уже громким голосом: — Ты вот что, выбрось из головы свою затею, поначалу воевать научись, уж потом и записывай. Сию минуту брось сюда все бумажки да угли повороши.
Очень мне было жалко своих записей, но Юрка поддержал старого солдата:
— Послушай доброго совета, старшина знает, что говорит.
И полетели мои листочки в огонь. Зачем я согласился?! В одно мгновение погибла моя мечта вести фронтовой дневник.
Известно, память человеческая — вещь хрупкая. Позже я пожалел о содеянном. Но, как гласит древняя поговорка: что ни делается, все к лучшему, — и вскоре мне явилась мысль записывать советы фронтовиков, сразу вспомнился эпиграф к «Капитанской дочке»: «Береги честь смолоду», — решил, он и мне подойдет, ведь советы эти прежде всего нужны нам, молодым, еще неопытным. И стал я внимательнее вслушиваться в разговоры солдат, не ленился сразу записывать их афоризмы, и к концу войны у меня составился своеобразный «Свод правил поведения солдата». Ему будет посвящен отдельный рассказ.
Подоспел обед, и я пригласил дядю Кузю отведать моей первой фронтовой стряпни.
— Попробовать — попробую, — охотно согласился он, — спасибо за внимание.
Обед получился чудный! Вероятно потому, что в суп я положил рыбью голову — надо же, как удачно получилось, что она досталась именно на мою долю! Я черпал из котелка похлебку, вслушивался в безмятежный шум леса и испытал, как это ни смешно, какое-то необычайно нежное чувство к супу: вдруг вспомнилось, как кормили меня в детстве — «за маму, за папу, за бабушку, за дедушку» — и дитя покорно терпело «противный» суп. А нынешний суп — это не просто предмет моей поварской гордости, это нечто более значительное — серьезный шаг в самостоятельную жизнь. Напишу домой о своем первом фронтовом обеде!
Дядя Кузя похвалил мой суп, что еще более повысило мою высокую оценку собственного творения. Мы еще немного поговорили и расстались.
Я и представить не мог, как много значит встреча с этим удивительным человеком для всей моей дальнейшей фронтовой жизни. Чему только он не научил нас, молодых, — курсантов и новобранцев! И как лучше пользоваться штыком и саперной лопаткой, и как разжечь костер на сильном ветре или под дождем, как использовать рельеф местности, чтобы скорее и безопаснее добраться до противника. Его советы охватывали столь многое: от разумной упаковки вещмешка — до умного и умелого поведения в бою. Подробно и терпеливо он объяснял нам фронтовые премудрости — например, как можно спать на ходу, когда валишься с ног во время долгих ночных маршей: два солдата держат под руки и ведут третьего — спящего, чтобы он не наткнулся на препятствие или не свернул в канаву.
— Разумеется, надо заранее освободить его от оружия, — втолковывал дядя Кузя. — Затем меняетесь. Ничего мудреного: ноги идут, а ты себе спишь, голова отдыхает.
«Ничего мудреного»! Так почему же эти знания и опыт нам не преподали в училище?! Зато нас научили, как вести себя по уставу при встрече с начальством: сначала положено поприветствовать и только потом представиться. Смертельно важно! — на плацу да на кумачовой дорожке начальственного коридора.
Фронтовая жизнь быстро развела нас, и до конца войны я ничего не знал о старшине, даже погиб он или остался в живых. В конце сорок шестого — я только распрощался с армией — однажды в телефонной трубке раздался спокойный глуховатый голос, я сразу узнал его: дядя Кузя! Он разыскал меня и пригласил на семейный юбилей — серебряную свадьбу. Я поехал и испытал радость от встречи с удивительно мудрым и добрым человеком.