С чего все это началось...
Шрифт:
Режиссер пожал плечами и, отвернувшись, нервно забарабанил пальцами по краю стола. Сбоку от них тем временем установили длинный серый ящик с экраном на передней панели.
– Монитор. Здесь вы сможете увидеть себя, - с тихой ненавистью заметил режиссер.
Пронзительно, один за другим, раздались два протяжных звонка. «Жарко…» - хотел было сказать Васильков, но тут режиссер состроил ему совершенно кошмарную рожу, и Васильков, вздрогнув, промолчал. На листке перед режиссером он прочел: «Регламент - 20 минут».
К чему это относится, он понятия не имел,
– Продолжаем нашу программу, - вдруг услышал Мартын Еврапонтьевич голос дикторши и подивился, как это не заметил, когда она прошла мимо и села неподалеку, за столик в углу.
– А сейчас, дорогие телезрители, приглашаем вас принять участие в нашем еженедельном цикле бесед и встреч «Удивительное - рядом!». Передачу, как всегда, ведет наш комментатор… Въехал.
Тотчас левая камера подплыла к режиссеру, и над ее объективами вспыхнул зеленый огонек.
– Я родился… - деревенеющим голосом начал Васильков.
Режиссер обдал его убийственным взглядом и, приторно улыбнувшись, торопливо заговорил:
– Добрый день, дорогие друзья. Как всегда, по субботам, мы встречаемся с вами у домашнего экрана, чтобы вместе подумать, поспорить, помечтать… Вы уже познакомились со многими интересными людьми… А вот сегодня к нам в гости неожиданно приехал знатный земледелец Мартын Еврапонтьевич Васильков…
Лампочка на правой камере, крупный план. На мониторе, загораживая экран с обеих сторон, зачем-то стояли довольно широкие никелированные щитки, и потому Василькову пришлось изо всех сил вытянуть шею, чтобы увидеть свое лицо. Он обнаружил себя в профиль, с задранным подбородком и в страшно неудобной позе - казалось, еще немного, и столик треснет, посыплется на пол, и тогда Васильков вывалится из экрана.
Мартын Еврапонтьевич попытался увидеть себя анфас, но ничего не получилось. Он дергал головой, пожимал плечами, строил жуткие гримасы, изгибался во все стороны - тщетно! Он был виден только в профиль. Наконец камера отъехала, и Васильков громко, с облегчением вздохнул.
– Мартын Еврапонтьевич, - сказал режиссер, ошалело глядя на своего подопечного, - сделал удивительное открытие. Впрочем, попросим его самого рассказать об этом.
– Лампочка на правой камере, общий план.
– Скажите, пожалуйста, Мартын Еврапонтьевич, с чего же все началось?
Васильков вперил в режиссера немигающий взгляд, набрал в легкие побольше воздуха…
– Я родился на масляную в тысяча девятьсот втором году в селе Красавки, - единым духом выпалил он и замолчал, чувствуя, что не на тот вопрос отвечает.
– Ето… - поправился он, - началось все очень просто. Я сызмальства любил сажать картошку…
И он рассказал все. Странное спокойствие наполнило его душу, речь лилась свободно и легко. Он рассказывал о том, как каждый год сажал картошку, как поливал и пропалывал ее, как были дожди и засухи, как в прошлом году он купил себе корову, а дочь его вышла замуж - что и говорить, девчонке повезло: муж такой хороший работящий парень…
Он рассказал и о том, как нашел диковинную картофелину, как был удивлен, как поехал потом в Москву и где уже успел побывать…
– Оно, конечно, город большой, заблудиться недолго, - со вкусом рассуждал он.
– Я намедни налево пошел, а говорят, направо надо. А куда ж направо, коли там тупик, забором загорожено? Мне говорят, через забор сигай - в самый раз и выйдешь. Так что ж я, дурень какой, на старости по заборам шастать?! Я и в молодые годы все наскрозь норовил, а не верхами… Глупости, ей-богу!.. А машин у вас - страсть одна. Никуды не деешься. Чуть что - враз и подколупнет. Видал я, одного эдак… Нога - хрусть, чемодан при ём - хрусть! А сам кричит, бедный… Вспоминать не хочется… Не то, совсем не то… Зато у нас в деревне тихо, и народ поспокойней. Леса кругом, поля… Речка есть - купаться можно или рыбку половить. И раки - жирные… Грыбов много. Как насолишь на всю зиму!.. Приезжайте к нам, а? Не пожалеете, - тут Васильков просительно и даже застенчиво улыбнулся и вдруг подмигнул.
– Бросьте вы этот город. Ну, что в ём хорошего? А у нас…
Он говорил почти все положенные двадцать минут, не давая ведущему и рта раскрыть, и все это время честно смотрел на побелевшего от ужаса режиссера - ведь он обращался к нему, а не к камере…
– Да, дорогие друзья, - сумрачно сказал режиссер, когда Васильков умолк.
– Сейчас вы прослушали очень интересный и яркий рассказ нашего уважаемого гостя.
– А сам подумал: «Какой кошмар! Ведь такое нагородить!..» - Пожелаем же ему в дальнейшем всяческих успехов на его земледельческом поприще и от всего сердца поблагодарим за незабываемое выступление. Всего хорошего.
Двадцать минут истекли.
– Но я еще хочу сказать!
– неожиданно почти прокричал Васильков, взмахивая рукой.
Он мог много чего рассказать… Только сейчас он вспомнил самое главное, вспомнил, с чего все это началось!..
Год назад к нему в огород упал камень с неба - он был до того похож на обычную картофелину, что Мартын Еврапонтьевич высадил его вместе с другими клубнями, даже не подозревая, что потом произойдет.
– Я еще могу рассказать!..
– Не надо, - тихо, но внятно сказал режиссер.
Васильков вздрогнул, беспомощно посмотрел на операторов и умолк, не закрыв рта. Этот внезапный протест режиссера обидел и ошеломил его совершенно. Зеленые огоньки над объективами по-прежнему ровно горели. «Ну, что они там медлят?!
– с отчаянием подумал режис-сер.
– Ну, вырубайте же скорее!.. Бог мой, какой конфуз, какой конфуз!..» В режиссерской все не вырубали. Наверное, что-нибудь случилось… Режиссер повернулся к Василькову. Тот сидел, раскрыв рот, и напряженно глядел в самый объектив.
– Рот закрой!
– прошипел режиссер и незаметно, но больно ущипнул Василькова.
Подобное действие уже неоднократно вразумляло зарвавшихся гостей телеэкрана. Те потом, правда, склочничали и возмущались, но Въехал мужественно все терпел. Важен был сиюминутный эффект.
Мартын Еврапонтьевич негромко вскрикнул и машинально отпихнул от себя режиссера, однако не рассчитал, что стулья под ними трехногие, ненадежные, и потому Въехал, нелепо замахав руками, секунды две пробалансировал на одной ножке и рухнул под стол.