С глазами синими, как лед…
Шрифт:
Томми взял меня за руку, и я услышал приглушенный разговор. Голоса были знакомыми, и я понял, что это говорят мои мама и папа. Был еще и третий голос: наверное, профессора. Звучал он так, будто камешки о камешки терлись. Профессор говорил, что «никаких признаков известных проявлений» он не заметил и что «отклонений в телесной и сверхфизической природе не отмечено». Мне стало смешно от таких слов, и я захихикал. Томми сразу отпустил мою руку, и голоса стихли. Он посмотрел на меня исподлобья, серьезный как всегда, и сказал негромко, что ничего смешного здесь нету. Что он, Томми, чувствует опасность, но что он поможет мне, чего бы это ему ни стоило. Не знаю, что он имел в виду. То есть тогда не знал.
Потом мы немножко поиграли
А потом он сказал, что скоро вернется, и пропал. А ко мне пришли папа с мамой. Мама обняла меня, а папа стоял и смотрел. И вид у него был очень печальный и растерянный. Я спросил, где профессор, и мама ответила, что он ушел расспросить слуг: не видели ли те чего-то необычного.
Потом мама пожелала мне спокойной ночи, дождалась, пока я улягусь в кровать, и вышла вместе с папой.
А я долгое время лежал в темноте и не мог заснуть. Ставни были заперты, но сквозь дырочку в них пробивался свет луны и ложился на стену овальным пятнышком. Словно чье-то лицо. Мне даже показалось, что оно, это лицо, подмигивает мне и строит рожицы. Я рассмеялся и проснулся. Оказывается, я заснул и мне все это приснилось. И тут за дверью я услышал тихие шаги. Они приблизились от лестницы, помедлили перед дверью, словно кто-то не мог решиться, входить ему или нет. Я испугался отчего-то, но шаги раздались снова — на этот раз стихая. Потом заскрипела лестница, и установилась тишина.
Как я заснул в ту ночь — я не помню.
«..но не все так просто. Боюсь, что, несмотря на перенесенные ранее страдания, пора волнений для Люси и Артура еще не закончилась. Хотя, видит бог, не мне хотелось бы стать тем человеком, кто им такое сообщит, — все же они вдоволь натерпелись в ту пору, вспоминать о которой так тяжело каждому из нас и поныне. Даже Джонатан, смелый Джонатан, что готов был, казалось, прыгнуть в пасть к самому дьяволу, не выдержал в конце концов и уехал в Новую Англию — как понимаю, подальше от треволнений и воспоминаний. И лишь я, похоже, стою нынче на пути у всей потусторонней мерзости, что еще таится в темных уголках нашего мира.
С мальчиком определенно не все в порядке, хотя обычные тесты дают отрицательный результат — и слава Всевышнему! Отбирать его у родителей было бы верхом жестокости, однако, боюсь, что если обстоятельства повернутся так, как, мне кажется, они могут повернуться, это станет единственным выходом. Особенно меня беспокоят рассказы слуг о таинственном спутнике мальчишки, которого некоторые из них видели на территории поместья.
Неужели история повторяется, пусть даже и в столь странной вариации? Но если чудовище живо, кем бы оно ни было, его необходимо уничтожить!»
Канун Иванова дня был солнечным. За завтраком я спросил папу, едем ли мы на ярмарку. Он посмотрел растерянно на профессора и сказал, что, вероятно, стоило бы отложить поездку, пока не прояснятся некоторые обстоятельства. Он так и сказал: «обстоятельства». А я подумал, что, наверное, это связано с профессором, а значит, и с Томми.
Сам профессор весь завтрак просидел очень тихо. Только порой поглядывал на меня исподлобья. Мне даже захотелось показать ему язык, но мама, конечно, рассердилась бы. Потому я вежливо поблагодарил за завтрак и пошел в детскую. Обед мне принесли в комнату, а перед ужином они пришли за мной — папа и профессор. Сказали, что им нужно показать мне кое-что, и повели в через парк к озеру. Там на холме стоит невысокая башенка. Она нежилая после пожара, что случился давным-давно, до моего рождения еще.
Почему-то мне стало тревожно, и я даже попытался сделать то, что Томми называет «отвести глаза». У него здорово получается, и он немного обучил и меня. Раньше я пробовал делать такое только на слугах, однако на профессора, похоже, не подействовало. Даже хуже: он словно почувствовал, что я пытаюсь сделать, и крепко взял меня за руку. Я пожалел, что я — не Томми. Уж тот бы сумел выкрутиться с легкостью.
Оказалось, что в башенке есть одна жилая комнатка. Или, может, и не совсем жилая, но с застеленной тахтой. А на окнах там решетки. Я спросил папу, что мы здесь будем делать, но папа отвел глаза. Тогда я спросил, где мама, но папа мне снова не ответил.
Мне сделалось страшно, я даже чуть не заплакал. Но потом решил, что плакать не стану — что бы ни случилось. А профессор сказал папе, что теперь он хотел бы остаться со мной наедине. А я все-таки заплакал, потому что оставаться с профессором мне совсем не хотелось.
Папа посмотрел на меня и быстро вышел. Я снова спросил профессора, где мама, и тот немного рассеянно ответил, что ее пришлось запереть, чтобы не мешала. И вот тогда мне стало страшно по-настоящему.
Нет, все же по-настоящему мне стало страшно, когда профессор раскрыл свой чемоданчик и стал выкладывать из него разные штучки. Ножи, иглы, какие-то тиски, как у кузнеца Якоба, только совсем маленькие. Несколько длинных свечей, старую книжку и серебряное распятие. Я спросил, что он собирается делать, а он ответил, что хочет освободить мою душу и тело от демонических наваждений. Сказал, что спасет мою душу, даже если ему придется пожертвовать ради того моим телом. Что однажды он уже готов был сделать такое для моей мамы и что только чудо и божье провидение пришли тогда ему на помощь. Что он уповает на мудрость господа, но не даст демонам уловить в сеть невинного ребенка. Он говорил еще много чего, но я понял главное — раз Томми приходит ко мне играть, профессор не отступится, пока не столкнется с Томми нос к носу.
Я залез на тахту, а профессор расставил возле порога и перед окнами высокие зеленые свечки и зажег их. Пахло от них очень сильно, и у меня сразу же закружилась голова. Но я не подал виду и сидел тихо-тихо. Я знал, что все то, что приготовил профессор, нисколько не помешает Томми, если тот решит прийти. Но я не знал, захочет ли Томми приходить. Даже чтобы спасти меня.
Но Томми все-таки пришел.
Место вне времени. Огромная луна висит над близким лесом, и в свете ее вода озера кажется зеркалом, а трава — серебром. На берегу сидят двое: оба невысокого роста, один с белыми волосами, второй — рыжий. Это заметно даже при свете луны.
Они беседуют.
— Почему ты пришел? — спрашивает мальчик.
— Потому что я не мог не прийти.
— Значит, ты настоящий друг.
— Я не знаю, что такое «друг». Но я всегда держу слово и выполняю договор.
— Договор?
— Две осени назад мы играли в херлей с Неблагим Двором. Так уж повелось, что для игры нам нужен смертный, что станет играть за каждую из сторон. Я похитил тебя и уговорил сыграть за Благий Двор. Мы победили, и благодарностью назначили три твоих желания.
— И что я пожелал?
— Ты назвал тогда лишь два: чтобы я стал твоим другом и чтобы порой бывать Под Холмом.
— Поэтому ты приходил ко мне и поэтому брал с собой под холм?
— Да. И поэтому я пришел к тебе снова: если ты погибнешь, ты не сможешь загадать третьего желания, а значит, Благий Дом постигнут несчастья из-за неразрешенного договора, а меня — ждет развоплощение и смерть.
— Но это же неправильно! Как можно погибнуть из-за того, что кто-то умер, не успев загадать желания?