С ключом на шее
Шрифт:
— Уехали? — сиплым шепотом спросил Филька. Яна кивнула, и он шумно выдохнул, осел, расплылся на стуле. Даже, кажется, стал больше.
— Надеюсь, я не оказала тебе медвежью услугу, — с сомнением проговорила Яна. — Теперь ты просто вынужден быть нормальным, ты бумажку подписал, что тебя лечить не надо.
Филька нервно схватился за кружку с остатками холодного чая.
— Я постараюсь, — кивнул он. — А ловко ты их отшила! Откуда ты такие вещи знаешь? Ну, что меня нельзя увезти, если я не хочу?
— Информация витает в воздухе, — пожала плечами Яна. — Я, если честно, боялась, что ты в истерику впадешь. Получилось бы, что зря старалась.
—
— Хочешь еще чаю? — спросил он, и Яна, готовая сейчас душу продать за кофе с сигаретой, обреченно пожала плечами. Филька сгреб чашки, радостной рысцой, странно придерживая живот, пересек комнату и тихонько выскользнул за дверь, расшевелив потоком воздуха свои Послания. Из кухни донесся плеск воды, шум закипающего чайника. Потом кто-то прокрался мимо комнаты; Яна услышала, как стукнула дверь, различила характерный щелчок шпингалета. Скрип придавленной пластмассы. Удовлетворенный вздох.
Стараясь не прислушиваться больше, Яна подошла к книжным полкам, провела пальцем по пыльным корешкам. Похоже, для Фильки его отец — больное место. Как он вообще оказался в О.? Мутная история… Яна вдруг вспомнила, что Ольга упоминала тюрьму. Видимо, слышала сплетни. Интересно бы узнать, какие.
В комнате кто-то был.
За спиной шевелились, перешептывались нити Посланий. Тихо, на грани восприятия загудела струна запертой в футляр виолончели. Издалека доносился треск пишущей машинки. Ритмично поскрипывали доски пола под размеренными шагами человека, который привык размышлять на ходу. Его движения сопровождал шелест и глухое похлопывание. Звук походил на шорох страниц, но в нем не было ничего человеческого. Невозможный, но мучительно знакомый звук.
Надо было обернуться, но Яна оцепенела. Пыльный запах тысяч старых книг, запах заброшенных архивов и запрятанных в подвалы коллекций драл ноздри. Струйка пота скользнула по шее, проникла под футболку и побежала по позвоночнику. Кожа на голове съежилась, сдавливая череп ледяным обручем. Дыхание прерывалось, когда тот, кто ходил по комнате, остро посматривал на нее, то коротко, то — задерживаясь на несколько секунд в задумчивости. Это был взгляд, в котором не было ни злобы, ни тепла, — только холодное рациональное любопытство. Взгляд, хорошо знакомый лабораторным крысам.
Яна провела пересохшим языком по губам. Открыла рот, но из горла не вырвалось ни звука. Как его звали? Как его чертово отчество? Какая, к лешему, разница, надо просто оглянуться, просто повернуть голову, посмотреть в глаза тому, кто легко и размеренно расхаживал за спиной, размышляя о чем-то. Но она не могла. Макар… «А я ему и говорю, — сочно пробасил в голове Клочков, — вы, Макар Андреич, авантюру затеяли…».
— Макар Андреевич? — выдохнула Яна, и шаги затихли. — Это вы?
Послания снова зашевелились, будто нити хотели дотянуться до нее, оплести, превратить в один из узлов истории, рассказанной сумасшедшим. Волна движения приближалась. Что-то легкое и колючее коснулось шеи. С глазами, лезущими из орбит, Яна подалась вперед, будто надеясь проскользнуть сквозь заставленный книгами стеллаж. Короткие сухие всхлипы рвались из горла.
Грохот воды ударил по ушам с такой силой, будто стены просто не было. С тихим воплем Яна повернулась спиной к стене, выставив перед собой руки. Выбитые с полки книги с глухими шлепками посыпались на пол. Яна дико оглядела пустую комнату. Полотнища Филькиных записей плоско и неподвижно свисали со своих крюков. Тихо пела виолончельная струна, потревоженная ударами об пол. Громко щелкнул шпингалет в туалете, и Филька протопал на кухню. Понятные, обыденные звуки. Знакомые…
Это крылья, поняла вдруг Яна. Это перья. Черные, с синеватым отливом вороньи перья. Те же самые, что шуршали в глубине институтского архива две недели — или жизнь — назад, когда она пришла выяснять, кто оставил Послание.
Когда минуту спустя Филька, толкнув дверь плечом, вошел в комнату с чаем и пачкой печенья, зажатой подмышкой, Яна уже почти пришла в себя. Она подхватила из рук Фильки чашку, без удовольствия взглянула на бледную жидкость, в которой плавали чаинки и крупинки нерастаявшего сахара, и отставила ее в сторону. Взглянула на Фильку, пытаясь собраться с мыслями. Сердце все еще овечьим хвостиком дрожало в груди. Ворона… Там тоже был человек-ворона — в день, когда она придумала, что делать с маньяком. Яна открыла рот, собираясь заговорить.
— Филипп! — донесся страдающий голос. — Поди сюда, Филипп.
Филька испуганно вскочил.
— Давление ей померили, — напомнила Яна. Филька кивнул, чуть расслабившись. — И вообще, надо отсюда валить. Не сюда же Ольгу звать, от нее твоей маме совсем дурно станет. Да и я без кофе с сигаретой тот еще мыслитель. И жрать хочу, как собака…
Филька удивленно заморгал, и в его животе громко заурчало.
— Точно, я и забыл совсем. Посмотрю в холодильнике…
— Перестань, — поморщилась Яна. — Найдем кафешку… в этом городе ведь есть кафе? Столовки? — Филька пожал плечами и вдруг, сообразив что-то, затравленно покосился на дверь и залился краской. Причина была так очевидна и знакома, что Яна едва сдержала смех. — Только не вздумай у мамы просить, — сказала она. — Я угощаю.
— У меня, между прочим, работа есть. И зарплата нормальная, — насупился Филька.
— А что тогда не так? — удивилась Яна. Филька замялся.
— Ну, я один сайт поддерживаю, даже когда в санатории, мне мама ноутбук с собой дает… Весь сайт на мне одном! — он гордо поднял голову и снова потупился. — «Советского Нефтяника» сайт, мама там главный редактор, так что мне даже не надо в бухгалтерию ходить, она сама…
— Понятно, — медленно проговорила Яна.
— Сейчас проверю ее, и пойдем, — решительно сказал Филька и вышел. Хлопнула дверь в большую комнату. Яна склонила голову набок, прислушиваясь к размытым голосам, не пытаясь разобрать слова, но ловя интонации, привычно, как в детстве, выуживая из мелодии разговора главный смысл: да или нет, ссора или просто спор, отпустят или запрут, пронесет или влетит…
…Чайник начинает булькать и бренчать крышкой, и Яна торопливо встает из-за стола. Наливает чай: папе и себе — средний, с двумя ложками сахара, теть Свете — крепкий, полторы ложки и на треть разбавить холодной кипяченой водой. Яна ставит кружки на стол, относит тарелки в раковину; заранее включает воду и со спичками в руках забирается на табуретку, чтобы зажечь колонку. Газ пыхает нотой фа малой октавы и расцветает синими лепестками с оранжевыми сердцевинками. Несколько мгновений Яна любуется на них, а потом слезает с табуретки и принимается за посуду.