С крестом и мушкетом
Шрифт:
Вечером де Род и Маркиш подводили итоги. Желание принять крещение высказало 27 человек, в том числе сестра Чинь Чанга и ее сын — офицер княжеской гвардии.
Шаг за шагом, терпеливо и последовательно, иезуит проводил в жизнь свою программу. Первые успехи не только радовали, но и настораживали его. Католицизм стал почти придворной модой, а себя де Род чувствовал своего рода популярным комедиантом. Да и держался этот успех только на добром отношении к нему государя, и неизвестно, как бы повели себя все его почитатели, изменись это отношение. Нужно было выходить на широкий простор, и де Род испрашивает у Чинь Чанга разрешение на постройку церкви. 7 сентября 1627 года стук топоров и визг пил возвестили о том, что началось возведение первого в столице христианского храма.
Наплыв любопытствующих превзошел
Не дожидаясь ответа из Макао, де Род начинает из внушающих наибольшее доверие обращенных отбирать себе помощников, на плечи которых перекладывает вербовку новых христиан.
Лекарь Хуан, ювелир Бенто, корзинщик Пауло и восемь других вьетнамцев дают клятву посвятить церкви всю свою жизнь, соблюдать обет безбрачия, не иметь собственности и беспрекословно слушаться священников-иезуитов, прибывающих в их страну.
Теперь деятельность патера все более начинает походить на организацию заговора. Далеко за полночь светятся окна его дома. Сбившись в кружок вокруг де Рода, будущие проповедники-вьетнамцы усваивают начала веры. Затем они на многие месяцы исчезают из столицы, чтобы искать приверженцев в далеких деревнях.
Между тем появились первые тревожные симптомы смуты, вызываемой деятельностью католиков. Хотя де Род и соблюдал осторожность и смотрел сквозь пальцы и а многие «языческие» обычаи, которым продолжали следовать свежеиспеченные христиане, в том числе на многоженство, кое-кто из наиболее ревностных поборников новой веры распустил свои гаремы, и оставшиеся не у дел женщины подняли страшный шум. Паника докатилась и до княжеского гарема. Евнухи, а они играли при дворе князя первостепенную роль и пользовались его исключительным доверием, ловко воспользовались ситуацией, чтобы попытаться разделаться с опасным конкурентом, не только нарушившим их монопольное право выступать в роли советников правителя, но и угрожавшим вообще оставить их без работы. Они всячески разжигали недовольство княжеских наложниц. И как-то под вечер расположившийся было на отдых де Род вдруг услышал шаги на ступеньках своего дома и, выглянув в окно, увидел стоящего у двери евнуха. С ядовитой усмешкой тот протянул навстречу вышедшему де Роду свиток с княжеской печатью. Письмо гласило: «Что это за закон, отцы, вы распространяете в моем государстве? Вы предписываете моим подданным, чтобы они брали одну жену, я же хочу, чтобы у них было по нескольку жен, с тем чтобы у них было больше детей, из которых вырастут верные мне подданные…». Тон письма был настолько неожиданно резким, что де Род не поверил в подлинность послания. Однако когда он явился на очередную беседу с Чинь Чангом, князь не допустил его до своей особы. Священнику было предложено сесть в другом конце зала, и весь разговор велся через евнуха, сновавшего взад-вперед и передававшего де Роду вопросы князя и князю его ответы. Де Род понял, что дело плохо.
Действительно, новые печальные для миссии де Рода события не заставили себя ждать. С юга пришла мрачная весть о том, что армия Нгюенов в крупном сражении победила тонкинское войско и заняла провинцию Ха-тинь. По слухам, особенно усиленно распространяемым знахарями и буддийскими монахами, виновником разгрома был племянник Чинь Чанга, обращенный в христианство офицер княжеской гвардии, отряд которого пустился в бегство, не выдержав огня вражеских пушек. И как назло в день, когда Чинь Чанг отдал приказ произвести траурный салют в честь павших, разорвало пушку, и виной тому опять был принявший католичество канонир. Весь город пришел в волнение. Требовали расправы над христианами. Де Род явился во дворец и потребовал у Чинь Чанга защиты. Чинь Чанг встретил его мрачно и объявил, что он может гарантировать миссионерам безопасность только ценой запрещения своим подданным принимать католичество.
На следующий день глашатаи князя прошли по улицам и площадям столицы, зачитывая следующий указ:
«Хотя нам, властелину Тонкина, хорошо известно, что европейские священники, живущие при нашем дворе, до сих пор не внушали нашему народу никаких дурных или вредных идей, тем не менее мы не знаем, что они сделают в будущем или что они замышляют в настоящем, и посему отныне запрещаем всем нашим подданным лод страхом смертной казни слушать проповедуемый ими закон и следовать ему».
Вечером того же дня де Род собрал своих помощников на совещание. Обстоятельства вынуждали переходить на нелегальное положение, и иезуит тщательно разработал конспиративный план. Он разбил Тхангла-унг на шесть округов и отдал каждый в ведение одного из своих помощников, приказав найти места для тайных сходок. В течение нескольких месяцев священник посещал свою паству только под покровом темноты, и «очные проповеди и беседы с верующими содержали мало лестного для владыки Тонкина. Неизвестно, сколько бы еще спекулировал иезуитский монах на добром отношении князя, если бы не следующий случай.
Бросивший в Тханглаунге якорь корабль из Макао привез оружие, ткани, фарфор и португальского монаха-капуцина Бернадо. Встреча двух патеров не была радушной — ордена, которые они представляли, никогда не были в хороших отношениях друг с другом. Фанатический же блеск, светившийся в глазах не очень грамотного, как успел заметить де Род, монаха, не сулил ничего приятного. Расспросив о делах миссии и узнав о том, что христианство в Тонкине находится под запретом и христианская община действует тайно, неистовый капуцин перешел от вопросов к обвинениям. «Могу себе представить, отцы иезуиты, — заявил он, — как, вместо того чтобы пострадать за веру христову, вы пригрелись под боком князя-ирода и думаете только о своей выгоде». Выпад был настолько злым и необоснованным, что де Род, подавив ярость, молча показал обидчику на дверь.
Но Бернадо на этом не успокоился. Он проник в одну из тайных общин и о чем-то беседовал там с верующими. В результате в пасхальную ночь несколько сот вьетнамских христиан во главе с монахом Бернадо вышли на улицу и с пением псалмов и с зажженными свечами двинулись крестным ходом по направлению к реке. У моста их встретил отряд княжеской гвардии. Почти все участники шествия были схвачены и брошены в застенок. В ту же ночь пришли арестовать ничего не подозревавших де Рода и Маркиша. В тюрьме де Род отвел душу, обрушив на оказавшегося тут же Бернадо все известные ему ругательства на всех известных ему языках. Впрочем, тот уступал ему только в многоязычности своей брани.
Через несколько дней казнили «для примера» двух из схваченных участников крестного хода (впоследствии по представлению Бернадо церковь причислила их к лику святых). Еще семерым было отрублено по пальцу на руке. Сам же монах хоть и твердил о своей готовности принять смерть за веру, в глубине души рассчитывал на то, что владетель Тонкина не захочет обострять отношения с португальцами, пока он заинтересован в торговле с ними.
Действительно, Чинь Чанг отклонил предложение обезглавить смутьянов-европейцев, выдвинутое на совете вельмож главным евнухом. Их продержали в тюрьме, пока португальский корабль оставался в порту, а в день отплытия под усиленным конвоем препроводили на борт. В последний момент на судно пробрался подручный де Рода, Хуан, и передал ему письмо папе римскому от вьетнамских христиан. Де Род отдал последние распоряжения своему тайному воинству, и корабль взял курс на Макао.
Впоследствии письмо, которое вез де Род, сослужило ему добрую службу. Власти Макао с сочувствием встретили доклад героя-португальца Бернадо и холодно отнеслись к объяснениям француза де Рода. Если бы не вещественный результат деятельности иезуита — послание папе, дело могло дойти до инквизиции. Отношения между де Родом и португальским епископом с этого времени стали крайне натянутыми. Португальские власти целых десять лет не выпускали де Рода из Макао, где он преподавал теологию в иезуитской коллегии и проповедовал местным китайцам. Только в 1640 году ему удалось еще раз попытать счастья в Кохинхине, но и эта миссия закончилась через пять лет изгнанием иезуита за пределы страны…