С мамой нас будет трое
Шрифт:
В доме звонил телефон. Вне себя от досады, Брон лихорадочно шарила по бесчисленным кармашкам в сумке сестры, ища ключ от парадной двери. Ради всего святого, она же держала этот несчастный ключ в руке! Потом вспомнила, что положила ключ в карман жакета, когда расплачивалась с водителем такси.
Открыв дверь, она бросилась к телефону. Он перестал звонить, как только она положила руку на трубку. Брон все равно сняла ее, набрала один-четы-ре-семь-один, но звонивший не оставил своего номера. Пожав плечами, она положила трубку. Это не могла быть Люси —
Она бросила сумку сестры с многочисленными кармашками на стул, сняла ее жакет, расчесала пальцами волосы и расслабила плечи. Все тело ныло от напряжения этого длинного и трудного дня, от показавшегося бесконечным путешествия на поезде с неудачными пересадками. Потянувшись, она случайно поймала в зеркале свое отражение.
Брук или Бронти? Она до того похожа на Брук, что просто жуть берет. Дорогая стрижка, другая одежда, макияж, на который ушло побольше ее обычных тридцати секунд, — вот и все, что потребовалось для ее превращения в сестру.
Почему же она раньше этого не замечала? Почему никто никогда ничего не говорил по этому поводу? Может, потому, что она была просто домоседкой Брон, которая не вылезала из джинсов и футболок и которую все принимали за некую не стоящую внимания данность? На которую никому и в голову не придет посмотреть еще раз? А может, это происходило потому, что в присутствии оригинала она просто становилась неразличимой на фоне обоев? Так вот, с этим покончено.
Нет, она не собиралась поддерживать похожесть у нее не было никакого желания превращать себя даже в удачную копию сестры.
— Итак, что ты намерена делать с собой дальше, Бронти Лоуренс? — Ее отражение промолчало. Что ж, нечего и ожидать, что это будет легко и просто. Пока она не разберется с проблемами, к которым привело ее глупейшее вмешательство, разве можно думать о собственной жизни?
А сейчас просто необходимо подольше помокнуть в горячей ванне, чтобы избавиться от Брук, от ее духов и косметики. Надо дать шанс Бронти Лоуренс. Она уже не прежнее безымянное существо, сиделка при больной, и не собирается жить дальше в качестве неинтересной сестры Брук Лоуренс. Мозгов у нее хватает, она отдельная, самостоятельная личность, и у нее своя собственная жизнь.
Надо куда-нибудь записаться, пройти какой-то курс обучения. Когда ей было восемнадцать, она была абсолютно готова пойти по стопам Брук и поступить в университет; ничто не мешает сделать это хотя бы теперь. Но три года изучать биологию сейчас ее уже не прельщало. Никто не вспомнит, что она всегда намеревалась заняться этой наукой, все просто подумают, что она пытается подражать сестре — превратитьсяв нее.
Она зевнула и чуть не вывихнула челюсть, потому что внезапный звонок телефона заставил ее вздрогнуть. Она сняла трубку.
— Брук?
— Фиц? Случилось что-нибудь? — Ее сердце заколотилось.
— Нет. Я просто хотел убедиться, что ты благополучно доехала.
— Я вполне в состоянии сесть на поезд сама, даже если никто не держит
— Знаю. Я просто…
Просто что?Захотелось поговорить с Брук, матерью своего ребенка?
— Это ты звонил минут пять назад? — спросила она, чтобы только остановить его.
— Нет.
Она озадаченно нахмурилась, глядя на часы. Было почти десять вечера. Кто еще мог звонить так поздно?
— Брук, ты хотя бы подумаешь насчет Франции? Пожалуйста. Ради Люси.
А ты спроси меня,беззвучно простонала Бронти. Спроси меня.
— Я позвоню тебе, Фиц. Спокойной ночи. — И она быстро положила трубку, пока не успела проболтаться о своих чувствах. В сущности, он имел дело с отражением в зеркале. Эти сказанные тихим голосом слова предназначались не ей, и она не хотела слушать того маленького чертенка, который нашептывал ей, что можно поехать во Францию, можно получить эту неделю и все, что сюда прилагается, и Фиц никогда не узнает, что она — не Брук.
Но не до такой же степени у нее помутился разум! Разницу между женщиной, которая была его любовницей, и женщиной, которая не более чем символически лишилась девственности, считая это частью процесса взросления, наверняка заметит любой мужчина. Особенно такой, как Джеймс Фицпатрик.
Завтра она позвонит в офис сестры, узнает, когда та возвращается, и попробует подумать, как объяснить ей свой поступок, а вернее, каким образом уговорить ее продолжить все с того места, где остановилась сама. Фиц явно все еще любит ее, хотя ему очень не хочется в этом признаться. А вдруг все просто встанет на свои места?
Пустой дом, конечно, не разразился гулким хохотом в ответ на эту мысль, но, когда Бронти уронила в раковину банку с моющим средством и треснула раковина, это показалось ей плохим предзнаменованием.
Фиц положил трубку. Он и сам не понял, зачем позвонил; просто никак не мог выкинуть Брук из головы. А его настойчивые уговоры присоединиться к ним во Франции предпринимались не столько ради Люси, сколько из-за собственного желания разобраться в себе и в ней. Дело не в ее спонтанных чарах, которые покоряли публику. Его они не затрагивали — он слишком хорошо ее знал, знал все трюки, которые она использовала. Или думал, что знает.
Он подошел к серванту и налил себе порцию виски не вполне твердой рукой.
В чем тут дело?
Вожделение преходяще. Но это что-то совершенно другое, захватывающее его целиком. Разум, сердце… Он сделал большой глоток виски. Крепкий напиток обжег ему горло, но не притупил душевной боли — не только за Люси, а и за себя тоже.
Глядя сегодня на Брук с Люси, он видел совершенно другую женщину, разительно непохожую на ту девчонку, чьи ногти надолго оставили следы у него на руке, когда она во время родов кричала, осыпая ругательствами мужчин вообще и его в частности за то, что он вверг ее в такой кошмар.