С моей-то рожей
Шрифт:
Я скептически хмыкнул.
– Но я никогда не видел телепередач. Не забывайте, что я вернулся из Испании.
– Тем лучше. Вы будете воспринимать телевидение свежим взглядом, открывая для себя этот вид искусства одновременно с теми, кто им занимается. Не правда ли, потрясающее занятие для человека в вашем положении?
– Возможно, вы правы.
– Для начала моя жена познакомит вас с существующими передачами и их ведущими. Она достаточно глубоко знает эту проблему, так как телевидение является ее единственным развлечением, когда
Когда он ушел, я тотчас же расположился перед телевизором. Новая форма выражения моментально покорила мое сердце. Меня потрясала возможность сидеть в домашнем халате с сигаретой в зубах и одновременно присутствовать на спектакле варьете.
Через некоторое время ко мне присоединилась Эмма. Она устроилась на диване, свернувшись калачиком, как роскошная кошка, и взирала своим спокойным взглядом на волшебный прямоугольник.
– Вам нравится? – бесстрастно спросила она.
– Вы хотите знать, потрясает ли это меня до глубины души?
– Неужели телевидение произвело на вас такое впечатление?
– Разве вы не понимаете, как чудесно иметь возможность по команде вызвать к себе в дом людей и затем прогнать их одним поворотом ручки!
– Эти люди не всегда бывают интересны. Я бы даже сказала, они очень редко бывают интересны.
– Какое это имеет значение, если вы не обязаны терпеть их присутствие. Вы их принимаете или выбрасываете вон, в зависимости от настроения.
Мой энтузиазм забавлял Эмму гораздо больше, чем глупая песенка в исполнении толстого южанина, гримасничающего на экране.
– Если вы будете относиться к телевидению с таким восторгом, то не сможете оценивать передачи критически. Вам следует иметь в виду, что искусство, которое вы только открываете для себя, во Франции уже стало привычным. Люди перестали говорить, что телевидение – удивительное изобретение. Они его приняли и требуют от него определенной отдачи. Это вполне соответствует человеческой натуре.
Я молча слушал ее рассуждения, думая про себя, что Медина не покривил душой, характеризуя свою жену как умную женщину. Поначалу меня шокировала эта пара. Его я находил холодным, весьма неприятным типом, у которого явно отсутствовали столь милые сердцу любой женщины качества: нежность, увлеченность, шарм. Она же, напротив, была прелестной, живой, веселой. Теперь же я понял, что служило в этой паре объединяющим началом: одинаковый тип ума, едкий и холодный. Они оба воспринимали жизнь такой, какой она была, не украшая ее поэзией, как смотрит часовщик через свою лупу на шестеренки часов.
Меня несколько озадачило то, что Медина решился оставить меня наедине со своей молодой женой в пустом доме. До войны я входил в число признанных сердцеедов, к тому же долгое время я вообще был лишен женского общества.
Когда за хозяином дома захлопнулась дверь и несколько минут спустя послышался рев мотора отъезжающей машины, я внезапно ощутил некоторое беспокойство, осознав, что в доме остались только я и Эмма. Впрочем, эта женщина могла спокойно жить бок о бок с посторонним мужчиной, не опасаясь его притязаний. Я знал, что стоит мне осмелиться на какой-либо двусмысленный жест, она ответит таким взглядом, что все мои дальнейшие попытки обольщения покажутся бессмысленными. Абсолютное отсутствие страха служило ей своего рода броней.
– О чем вы задумались? – внезапно спросила она.
– О вас, – честно признался я, пересказав свои мысли.
Эмма слушала меня так, как и должна была слушать подобная женщина мужчину в подобной ситуации, то есть абсолютно спокойно, почти забавляясь. Когда я замолчал, она засмеялась. Я невольно подумал о ее губах, упругих и теплых. Устыдившись своих мыслей, я отвел глаза от очаровательного лица.
– Вы, оказывается, тонкий психолог, месье Руа. Я действительно вас не боюсь, как, впрочем, и других мужчин. Просто я абсолютно равнодушна к мужскому полу.
Видя мое изумленное лицо, она вновь засмеялась.
– Успокойтесь, это вовсе не означает, что я испытываю склонность к женщинам. Все дело в том, что я люблю только саму себя. Я единственное существо, в ком я могу быть более или менее уверена. Вы меня понимаете?
– Но тогда для чего вы вышли замуж?
– Потому что ненавижу одиночество и не имею ни малейшего желания работать. Фернан умный парень. У него неплохое положение, и оно будет с каждым днем улучшаться, так как он карьерист. Кроме того, мой муж обещал, что не будет настаивать на ребенке. О чем же еще можно мечтать? Идеальный спутник жизни!
– Но вы чудовищная эгоистка, Эмма!
– И горжусь этим. Жизнь слишком коротка, чтобы не быть эгоисткой. Такой уж я уродилась.
Ее слова обескураживали. Женщина казалась одинокой, совершенно одинокой. Она жила в своем собственном мирке, словно закованная в панцирь черепаха. Мне представлялась довольно печальной такая жизнь, но Эмма, видимо, была счастлива.
– Сколько вам лет, месье Руа?
– Не обращайтесь ко мне так. Мне всего лишь сорок четыре года. Хотя по-настоящему у меня нет возраста.
– Вы жалеете о своем прежнем лице?
– Еще как! В нем не было ничего особенного, но я к нему привык.
– Привыкнете и к этому.
– Вряд ли.
– Наверное, это странное ощущение – жить под маской?
– Очень странное!
Мы замолчали, уставившись на экран. Показывали весьма нудную пьесу, претендующую на произведение для избранных. В ней было много нарочитости, скудоумных рассуждений с претензией на философские откровения. Главный герой, бесцветный первый любовник, изо всех сил напускающий на себя грусть, казалось, завяз в авторском тексте, как в смоле. Он из кожи вон лез, чтобы придать своим нелепым репликам хоть какое-то подобие правды. Его попытки выглядеть "посвященным" были нелепы и смешны.