С Невского на Монпарнас. Русские художники за рубежом
Шрифт:
«Около десяти вечера я уже спал, а Е. И. подошла к своей постели и хотела открыть шерстяное одеяло… Вскочив, я увидел следующее. Темный силуэт Е. И., а за нею движущееся, определенно осветившее палатку пламя. Е. И. пыталась руками гасить этот огонь… Эффект от прикосновения был лишь теплота, но ним алейшего ожога, ни звука, ни запаха…»
Ничего удивительного — она ведь «матерь Агни Йоги», Елена Ивановна…
Большинство тибетских чудес, конечно, описаны с чьих-то слов у вечернего костра, списаны из газет и брошюр, из редких книг. Где больше газет, там и больше чудес. Только на Тибете, там какие газеты? И на каком языке?
Собственно, Тибет караван прошел только краем, почти в обход. В Лхасу с ее многоэтажной Поталой и с ее далай-ламой
В жутком холодном месте, где странники рассчитывали пробыть три дня, недоверчивые тибетские власти продержали Рериха пять месяцев. Может, были наслышаны о его разнообразных связях. Наконец, все же пустили караван, но в обход столицы…
За гималайским перевалом караван Рериха спустился в столицу Сиккима, где путники «были радушно встречены британским резидентом полковником Бейли, его супругой и махарджей Сиккима. «26 мая 1928 г. прибыли в Дарджилинг, поместившись опять в нашем Талай-По-Бранге…»
Но на постоянное жительство в оживленном Дарджилинге Рерих благоразумно решил не оставаться. Решил перебраться в тихую Кулуту и отправился в Нагар:
«К Рождеству 1928 г. доехали до Нагара… еще не перешли Беас… увидели высоко на холме дом. «Вот там и будем жить». Нам говорят: «невозможно. Это поместье раджи Манди. Дом не сдается». Но если что-то должно быть — оно и делается. Все устроилось, несмотря на немалые препятствия. Все-таки преодолели».
После переговоров с министром финансов раджи Рерихи купили этот 18-комнатный дом, последний дом художника. Дом в живописной долине Кулу. Здесь Рерих прожил последние 19 лет своей жизни.
Долина была укромная, чужие люди тут не шастали, порученьями не обременяли. А исторический фон, как объясняет сам Рерих, был вполне удовлетворительный:
«Северный Пенджаб дает массу исторического материла как по древнейшей истории Индии, в Хараппа, на севере Лахора, также по индийскому средневековью от восьмого века нашей эры. Не забыт здесь и буддизм, хотя официально и не проявляемый… в одной долине Кулу считается триста местных почитаемых риши… Говорится, что сам Араджуна из Кули проложил подземный путь… Здесь же в махараджестве Манди находится знаменитое озеро Ривалсар, соединенное в предании с именем Падмы Самбхвавы…»
Всех преданий пересказывать не беремся, тем более, что они на редких языках, которые и сам Рерих тоже не знает. А имен труднопроизносимых было множество, ими заполнены сочинения Рериха. Самое написание их и чтение превращается в род молитвы или камлания…
Художественная и научная работа Рериха продолжается в тихой долине вполне успешно. Он пишет портреты воображаемых богов и героев, местных и заграничных. Он рисует мудрецов и лам, совершающих чудеса. Как и в юности, он верит, что кое-кому из людей удастся преодолеть ограничения, навязанные нам природой:
«Если одни может идти по огню, а другой сидеть на воде, а третий подниматься на воздух, а четвертый покоиться на гвоздях, а пятый поглощать яды, а шестой поражать взглядом, а седьмой без вреда лежать под землею, то ведь некто может собрать и в себе эти крупицы познания. И так может перебороть препятствия низшей материи».
Надо пытаться, надо трудиться, наука нам поможет, в некоторых из восемнадцати комнат купленного Рерихом дома махараджи работает его научный институт «Урусвати» (что значит «Свет утренней зари»). Науками и переводами занимается сын Юрий, он издает всякие полезные вещи — описание трав, словари, переводы восточных рукописей. А сын Святослав, который учился на художника, осуществляет тем временем в США руководство организациями, которые питают гималайское семейство, поддерживают путешествия и исследования. Тут выпадает иногда и не старому еще Рериху подсуетиться. Трижды за эти двадцать лет приходилось ему покидать мирную долину Кулу и добираться в беспокойную Европу и щедрую Америку — по делам. Нужно было проследить за работой полезных организаций, установить новые контакты
Конечно, довоенную пацифистскую кампанию, руководимую Коминтерном, можно назвать успешной лишь с некоторыми оговорками. Не сдайся разложенная пацифизмом Франция так легко и охотно, труднее пришлось бы Гитлеру на Восточном фронте, не захватил бы он в считанные месяцы полстраны со всеми донбассами и днепрогэсами… Но что махать руками после драки, довоенная пацифистская кампания, на которую Москва не жалела денег, удалась. Пенджабский анахорет Рерих уже в 1929 г. активно включился в эту кампанию. У него была собственная, давно продуманная идея — охрана памятников архитектуры и прочей культуры. Борец за мир Рерих вхож был в самые высокие инстанции, его именем названо движение за пакт об охране памятников — Пакт Рериха. И Лига Наций и президент США хотят, чтоб их подписи тоже стояли под столь благородными соглашениями. В 1929 г. в «городе желтого дьявола» Нью-Йорке Рерих провозглашает свой Пакт. Высокие люди торжественно обещают бесценные средневековые соборы не бомбить. Дело благородное, культурное. Живую силу можно бомбить, а соборы нельзя. Высокие люди подписывают, они знают, что они люди временные. Потом, когда начнется война — все раскурочат, как во Франции в 1940 г. или в 1944 г., как в Варшаве в 1939 и 1945 гг. (а в Кенигсберге-Калиниграде уже и в 60-м).
Но почему в Нью-Йорке, а не в Москве пакт подписывают? В Москве денег нет. К тому же в Москве эти самые памятники и безо всякой войны ежедневно курочат — и церкви XVI., и монастыри XVII, и усадьбы XVIII, а уж те, которые XIX — те и вовсе жгут. В центре Москвы взрывают храм, чтобы установить статую богохульника Ленина. Так что гуманные документы Рериха — непонятно о ком они и о чем. Разве что агенты Коминтерна их толкование возьмут на себя…
Между прочим, в смертельно его обидевшей статейке о «музеях Рериха», напечатанной в Париже, Бенуа задел и новую политическую («мессианскую») деятельность Рериха. Не многие это заметили, но сам Рерих заметил и неоднократно писал об этом сочувственному В. Ф. Булгакову, жалуясь на отвратительного и подлого «версальского рапсода» и тартюфа Бенуа:
«он… ненавидит наш пакт об охранении памятников культуры и все мои призывы к культурному строительству, называя их мессианством! Попросту говоря, он производит подрывную кротовую работу…»
После своего шумного художественно-политического успеха на Западе Рерих возвращается в свой гималайский приют. Пишет картины, посвященные своему Пакту, символам Шамбалы, разнообразным местам, которые лежат на пути к Шамбале, и всяким местным святым. Конечно, тому, кто не увлечен Шамбалой, картины Рериха могут показаться однообразными, а плодовитость его граничащей с деловитостью, но сам труд и путешествия служили ему вознаграждением.
«Те, кто трудится с Шамбалой, — писал он, — посвященные и вестники Шамбалы, не сидят в уединении, но путешествуют повсюду. Но они выполняют работу не для себя, а для великой Шамбалы. Они не имеют никакой собственности. Все — для них, но они не берут для себя ничего. Поэтому, если ты посвящаешь себя Шамбале, все отбирается и все дается тебе. Если ты пожалеешь, то потеряешь, отдашь с радостью — обогатишься. По существу, учение Шамбалы заложено в этом, а не в чем-то далеком и таинственном. Поэтому, если ты знаешь, что все может быть достигнуто здесь, на земле, тогда и вознаграждение придет здесь, на земле».