С носом

Римминен Микко

Он поставил ее на стол и какое-то время ошарашенно на нее смотрел, но потом расплылся в кроткой улыбке.

— А можно открыть подарок сразу? — спросил он и стал хихикать, глядя куда-то под стол.

Сказала, что, конечно, можно, а затем наблюдала, как он ловко откупорил лонг-дринк с помощью неизвестно откуда взявшейся зажигалки и одним махом опорожнил бутылку, пару раз сглотнув. Тут настала моя очередь смотреть на него ошарашенно. Поймав на себе мой взгляд, Виртанен вначале испугался, затем смутился, а потом сказал:

— Он вообще-то не такой крепкий, как ты думаешь.

— А-а, — ответила я, не придумав ничего другого.

— Спасибо, — поблагодарил он. — Это было очень мило.

Мне показалось, что он вот-вот

громко и довольно рыгнет, однако он спохватился, вспомнив, что не один, откашлялся в локоть, открыл холодильник и достал оттуда еще один лонг-дринк. Открыв бутылку, он спросил, действительно ли только этот дружественный жест привел меня к нему, на что я ответила: нет, просто настал момент, когда возникла необходимость все рассказать. И хотя в моей голове все, конечно, было разложено по полочкам, Виртанен сперва даже не понял, о чем я говорю. Что все, Все это, Это, Ну то в чем ты тоже помог, Вон как, Неужели успел забыть, Немного, Ну ничего, Как же все было, Сейчас расскажу.

И я рассказала. Мне надо было кому-то рассказать, а Виртанен оказался именно тем человеком, которому я уже кое-что поведала. Он слушал внимательно, прихлебывал лонг-дринк и в нужных местах недоверчиво покачивал головой. Вечернее солнце светило прямо на него и будто мешало ему, иногда казалось, что у него дымится голова. Когда я закончила, он долго смотрел в окно, сначала молчал, а потом разразился безудержным хохотом, хватаясь за живот и брызгая слезами.

— Ехала слишком медленно, — произнес он наконец, чуть отдышавшись.

Я сказала, что именно так все и было, кто-то из проезжавшей мимо машины позвонил в полицию, подумав, что у водителя, то есть у меня, сердечный приступ. Виртанен продолжал смеяться, и даже я не смогла здесь удержаться, чтобы не захихикать. Сказала: чего только не насмотришься, дожив до старости. Виртанен держал в руке бутылку лонг-дринка бережно, словно ребенка, и ухмылялся, не веря моему рассказу. Он никак не мог взять в толк, почему полицейские не стали меня допрашивать, а отвезли из полицейского участка в Пасиле прямо домой. Я предположила, что они, скорее всего, поняли, что не пройденный техосмотр и все остальное — не моя вина, это все сын, а я ничего не нарушила, никакого закона.

— Но ведь, наверное, они про исследование. Ну, это, спросили.

Я замолчала. Старые огромные клены во дворе, сплошь покрытые снежной коростой, тянулись куда-то в космос, словно локаторы. Солнце опустилось за дома и окрасило небо в красный цвет. Казалось, где-то там, в небе, в космосе, так много всего случилось, и в эту же минуту у меня в голове промелькнуло множество разных, накладывающихся друг на друга, запутанных воспоминаний, стоило лишь на мгновение расслабиться и впустить туда мысли о Кераве. Не все они были приятные, эти воспоминания, но что-то довольно быстро их от меня скрыло. Словно натянули защитную пленку.

— Нет, — сказала я, возможно, резче, чем собиралась, и посмотрела поверх крыш, над которыми тихо ползли озябшие борозды дыма. — Они ничего не спрашивали.

Виртанен взглянул на меня с таким видом, будто думал: ну сейчас-то она точно что-то скрывает, а я продолжила. Повторила почти слово в слово все то, что рассказала мне по телефону Ирья; сама я ни за что на свете не осмелилась бы ни о чем таком спрашивать. Она подчеркнула две вещи: первое — это то, что Арья, мать погибшего мальчика, ничего толком не помнит ни с похорон, ни про те несколько дней до них, второе — что ее муж, полицейский, никого не вызывал на кладбище. А о проблемах с душевным равновесием у дочери Хятиля, именно так дипломатически сформулировала это Ирья, уже давно было всем им известно.

Виртанен посмотрел в окно на темнеющий двор. Какой-то подросток, спасаясь от мороза, пытался войти в подъезд дома напротив, но одеревеневшими руками без перчаток никак не мог попасть ключом в замок. Виртанен озабоченно наблюдал за ним, а потом, когда мальчик наконец справился

с дверью, сказал:

— Печально.

— Да, — подтвердила я.

— То есть, конечно, хорошо, что с тобой все, ну, это, хорошо. Или в общем. Как там, не знаю. Надеюсь, что хорошо. Но хотелось бы, чтобы и у других тоже было хорошо.

— Да, — сказала я. — Хотелось бы.

— И чтобы у тех вредных, ну, то есть той одной. Уж если у нее с головой того-этого.

— Да, — повторила я еще раз, но с важностью и большим пониманием в голосе.

Мы еще посидели и помычали, а потом я, несмотря на довольно расслабленное состояние и на то, что спешить было вроде некуда, засобиралась домой. На меня вдруг нашло какое-то синее настроение, стало грустно при воспоминании о неприятностях, случившихся за последнее время, но, с другой стороны, было отрадно, что Виртанен оказался способен проявить заботу о совершенно постороннем для него человеке, хотя сам, что называется, ничего особенного из себя не представлял, ни то ни се. Стоя в дверях, он пристально посмотрел на меня своими водянистыми глазами, почесал подбородок и поблагодарил за оказанную честь. Потом коротко выругался и заскочил обратно в комнату, вернулся, в руках у него была какая-то карточка, он протянул ее мне и сказал, что чуть не забыл, у меня тоже для тебя подарок, рождественский, и хорошего тебе Рождества.

Я держала в руках ламинированную справку, в которой много чего было понаписано, но был в том числе и номер парковочного места. В углу дыроколом была проделана аккуратная дырочка, через которую шла длинная розовая резинка с привязанной к ней нелепой одинокой шоколадной конфетой в сине-золотой обертке. Я посмотрела на него, на Виртанена, онемев от удивления, и поблагодарила. Он сказал: ну, увидимся.

— Конечно, увидимся, — ответила я и закрыла дверь, с трудом сдерживая слезы.

Когда я вышла на улицу, там тоже все было синим. Безветренный мороз схватил кожу словно коркой и заморозил ресницы. Палатки с площади уже исчезли, но, похоже, никто не позаботился о том, чтобы убрать с мостовой мусор, оставшийся после этих смешных ларьков, хотя, наверное, разбрызгивание водой в такие морозные дни — занятие весьма бесполезное. Когда я проходила через площадь, взгляд упал на вязаный детский носочек, розовый, с двумя коричневатыми полосками, цвет полосок невозможно определить точнее, так как, помимо синевы кругом, окрестные фонари стали еще разливать повсюду свою желтизну. Стало немного страшно, когда я смотрела на него, на носок, несмотря на источаемую им нежность; хотелось найти ему какое-нибудь объяснение, вдруг где-то на краю площади брошенный малыш ползает по этому жуткому морозу. Не знаю, откуда вдруг взялись такие мрачные мысли, ведь в целом настроение было очень даже мыльно-пузырное, по правде сказать, я чувствовала себя настолько уверенно, что позволила меланхолии просочиться в свою душу.

Вряд ли он кому-то был нужен, и я — не знаю, почему я решила это сделать, — взяла этот сиротливый носочек и отнесла в киоск в подземном переходе возле метро. Абсолютно розовая девушка-продавец в желто-синей форме вначале посмотрела на него с отвращением, словно на какого-то крысенка, но потом, разглядев повнимательнее, стала ахать и причитать. Ой-ой какой малюсенький носочечек, Да, Надеюсь кто-нибудь догадается прийти и забрать его отсюда, Да, Бедная крошка потеряла носочек, Надеюсь он не замерзнет, Да, Да, Это ужасно если у такой крохи замерзнет ножка, Да ужасно, Как же хорошо что вы его принесли, Спасибо приятно слышать, Как хорошо что есть люди которым небезразлично, Да, Но ведь это же вы, Что, Вы, Кто, Мы виделись с вами осенью, И правда, Там на берегу, Точно точно, Мы были с подругой, Да так и было, Здорово снова встретиться, Да уж, Даже смешно так вот просто снова встретить незнакомого человека, Уж да, Хотя конечно все тут в одном районе крутимся, Да, Но все равно приятно, Да да, Хорошо если бы кто-нибудь пришел за носочком.