С отцами вместе
Шрифт:
По словам Химозы получалось так, что стоит лишь проголосовать за эсеровский список, и в деревню широкой рекой потекут товары и машины.
На обложке тетради Митя пытался что-то записать для ответа эсеру, но мысли путались. С хрустом сломался карандаш. Страшно, что на собрании тихо, никто не перебивает Химозу. О чем думают все эти бородачи, сидящие на партах своих детей? Неизвестность мучает Митю. Неужели провал? Ой, как худо, что рядом нет ни Блохина, ни Феди-большевичка, ни Анны! Митя посмотрел на председателя ревкома. Почему он так спокоен? Облокотился на стол, не сводит глаз с оратора, молчит… А Химоза уже громил
— Комсомольцы слепо идут за коммунистами, насаждают в деревне бескультурье, сами погрязли в невежестве…
И вдруг чей-то выкрик:
— Соловей, да и только!
Но не поймешь, осуждают Химозу или восторгаются им…
Едва он успел сесть, как поднялся Петухов. Такой худенький на вид, тщедушный.
— Скажи-ка, мил-человек, сколько у тебя жен? — обратился он к Мите.
Грязный смешок прокатился по классу. Закачались бороды, оскалились рты. На миг у Мити помутилось в глазах. «Петухов хочет Анну опозорить…»
— Нашкодил — и в кусты!
Митя вскочил, губы дрожали от обиды.
— Неженатый я вовсе!
Петухов загорланил:
— А им жениться не надо! У них коммуния — все общее, и жены общие!
Многие захохотали. Митя перегнулся через стол, не помня себя, крикнул:
— Врешь ты все! Врешь, толстопузый!
— Это кто толстопузый? — Петухов растолкал мужиков, пробрался к столу. — Я, что ли, толстопузый?!
Он сбросил с себя шубу, завертелся перед собранием в заношенном пиджаке, старой сатиновой рубахе, заплатанных на коленях штанах, стоптанных ичигах.
— Ладом глядите, какой я толстопузый!
Он круто повернулся к Мите, схватил его за отворот кожаной тужурки.
— Ты вон какую одежу надел! Где взял? А мы в чем ходим?
Митя рванулся, оттолкнул Петухова. Первое, что пришло в голову — ударить купца с размаху, пусть перевернется, ни охнет, ни вздохнет. Ткнуть кочегарским кулаком в улыбающуюся физиономию Химозы, чтобы слетело и рассыпалось на кусочки пенсне в золотой оправе. Но какая-то другая внутренняя сила сдерживала, говорила: «Не бей, хуже будет…» И тогда захотелось громко, громко сказать: Нет, не Петухову, и не Химозе, а всем, всем… Сказать о том, как люди труда боролись за Советскую власть и ждут ее изо дня в день… О том, что из всех нор лезут враги с оскаленными зубами… Сказать о голоде, о разбитых паровозах и вагонах… И еще об эсерах, которые стреляют из-за угла в пролетарских вождей… Был в нардоме политсуд, и о нем сказать… Митя задыхался, ему не хватало воздуха. Расстегнул тужурку, ворот гимнастерки…
— Я правду говорю…
Но где нужные слова? Их нет, вертится на уме одна фраза: «в настоящий текущий момент» — и больше ничего. Слов нет. Где бы их зачерпнуть полную горсть, вторую, третью, много горстей убедительных, ярких слов и бросить их в лица сидящих. Слова не приходили, не лились ручейком, как у Химозы. Страх и отчаяние охватили Митю. Люди видели: из больших глаз с длинными ресницами выкатились и побежали по щекам докладчика две слезинки. Вот и сам Митя почувствовал на губах соленые капли. Заклокотало в горле, вырвалось наружу выстраданное всем сердцем глухое мужское рыдание. Митя заглушил его, не дал ему воли, но слез сдержать не мог, по узкой мокрой
В классе вдруг стало тихо-тихо. Все смотрели на приезжего парня в кожаной тужурке — кто с удивлением, кто с состраданием. Митя вытер слезы холодным и жестким рукавом, окинул взглядом собрание, пытаясь улыбнуться. На душе было совсем легко.
— Дайте ему соску! — сказал Петухов.
— Да замолчи ты, подлюга!
Председатель ревкома стукнул кулаком по столу, ногой отпихнул от себя табурет. Петухов завертелся на одном месте, невпопад совал руку в рукав шубы.
— Мужики! — загремел сильным голосом председатель. — Видали рабочие слезы?! Это же сама правда говорила. Чего человек не сказал, то слезами вылилось! Я так понимаю…
Митя сел окончательно успокоенный. До этой минуты спорили одни приезжие, теперь в разговор ввязался свой, черемховский. На партах зашевелились, головы закачались, свой-то оратор больше за живое задел. Петухов засопел, запахнул шубу, будто собрался уходить. Встал и Химоза.
— А вы докажите эту правду! — вызывающе крикнул он.
— Правду не спрячешь! — ответил председатель. — Кто в тюрьмах гнил? Мы! Кто на фронтах гиб? Мы, а не вы!
— В точку сказано! — похвалил кто-то председателя. Видно, здесь его уважали.
— Правду не трудно доказать! — председатель показал на Петухова. — Тут осиновский кулак живот свой показывал. Я, дескать, не толстопузый. Брюхо, верно, не толстое, да не в нем причина. Карманы у Петухова толстые, сундуки и амбары пузатые.
— Справный крестьянин! — выкрикнул Химоза, подделываясь под деревенский говор.
Сейчас же на него ополчился председатель.
— Ты под меня клин не подбивай, я лучше знаю, какие бывают крестьяне!.. Ты ученый, говоришь сладко и свободно, а кто тебе свободу дал? Я да вот он! — председатель положил руку на Митино плечо. — Далеко ты от нас стоишь, а большевики рядом с нами, они знакомее!..
Химоза снял пенсне, дохнул на стекла и стал протирать их носовым платком, слепо щурясь на окружающих. Парень в японском кителе показал ему кукиш.
— А это видишь?
Вокруг захохотали. Химоза нацепил пенсне и бросил совсем городское слово:
— Демагогия!
— Ей-богу, не знаю, что это такое, — засмеялся председатель, — может, ругательство, только я правду доказал: Петухов коренником в упряжке бежит, а ты у него пристяжка… Или так скажем: Петухов кукарекает, а ты ему подпеваешь… Мы вас обоих не звали. У товарища Мокина на руках мандат от уезда, а вы нахалом нагрянули, неизвестно от кого…
Председатель помолчал и добавил резко:
— В общем, вот что… Вам сказать или вы так поймете? Вас послать… или вы сами уйдете?
Собрание одобрительно зашумело. Химоза старался перекричать других:
— По конституции Дэ-вэ-эр каждый гражданин имеет право свободно…
Ему не дал договорить парень в японском кителе, он вертелся перед Химозой и балагурил:
— Знаем мы вас, были вы у нас, после вас самовар пропал у нас. После этого приглашай вас еще раз…
Наступая на ноги черемховцам, вспотевший Петухов напролом пошел к дверям. Химоза надел шапку задом наперед и, что-то выкрикивая, тоже заторопился к выходу. В классе началась возня, захлопали крышки парт, десятка полтора мужиков покидали собрание.