С/С том 8. Никогда не знаешь, что ждать от женщины. Снайпер. Двойник
Шрифт:
Паркер обернулся к Герману. Его аж затрясло от злости.
— Я просил вас не связываться с этим типом. Я вас предупреждал? А сколько раз твердил, что человек с его прошлым не может быть надежным. Вы, Герман, знали, каким негодяем он был и каким остался. Даже сейчас мы не знаем, говорит ли он правду.
— Не нервничайте, Доминик, — сказал Герман и обратился ко мне. — Паркер прав, мистер Джексон, мы не знаем, лжете вы или нет.
Он вытащил из кармана пистолет:
— Не думайте, что я боюсь крови, приятель. Никто не знает, что вы здесь. Мы зароем вас в саду, и пройдут годы, прежде чем вас отыщут. А может, и не найдут вовсе, так что не шутите.
— Я рассказал вам все. Если вы меня не поняли, это ваше дело. И не тычьте в нос пистолетом, к добру это не приведет.
— Садитесь, мистер Джексон, — сказал он тихо. — Мы спокойно все обсудим.
Он, казалось, только что обнаружил присутствие Веды.
— Оставьте нас, дорогая, нам нужно поговорить с мистером Джексоном наедине.
Она быстро вышла. Комната без нее стала опустевшей. До меня еще доносились звуки удаляющихся шагов, когда возле моего уха раздался свист рассекающегося воздуха. Я пригнулся, но было уже поздно.
Перед тем как Паркер вырубил меня, я заметил положение стрелок моих часов: они показывали одиннадцать вечера. Очнулся я только в половине двенадцатого.
Паркер брызгал водой в лицо. Я помотал головой, как после тяжелого похмелья. Она болела, и чувствовал я себя хреново. Меня не удивило, что я оказался привязанным к стулу. Герман суетился возле, разглядывая меня со всех сторон.
— Теперь, мистер Джексон, поговорим о пудренице. На этот раз скажете правду или опять соврете?
— Ничего нового я сказать не могу.
— Ахиллесова пята вашей истории очевидна — вы достаточно опытны, для того чтобы оставить пудреницу в сейфе. Вы спрятали ее где-то в комнате, чтобы при первой же возможности быстро забрать оттуда, когда разделаетесь с охранниками. Нет, пудреницу вы никогда не оставили бы в сейфе, мистер Джексон.
Он был прав, черт побери, но доказать не мог. Я с презрением смотрел на него.
— Я оставил пудреницу в сейфе, а бомба все уничтожила.
— Посмотрим, удастся ли нам изменить вашу точку зрения? — сказал Герман.
Я был круглым идиотом, вернувшись сюда, и самое обидное — знал, почему так поступил. Теперь понимаете, что я имел в виду, когда говорил, что, если мне в голову втемяшится какая-нибудь женщина, жди неприятностей. Конечно, я должен был предвидеть, что ничего хорошего мое возвращение не принесет, но, вспомнив о Веде в белом платье, я не мог поступить иначе.
— Скажите по-хорошему, где пудреница, иначе мне придется поговорить с вами по-другому.
— Я внимательно посмотрел, содержимое сейфа превратилось в пыль.
Я попытался освободить руки, но веревка была крепкой.
Подняв мой подбородок двумя пальцами, Герман сказал мне на ухо шепотом:
— Вам лучше сознаться, где вещица.
Я пялился на стоящего возле камина Паркера, и злорадная улыбка была достойным ответом.
— Мне нечего добавить, старина, — сказал я, готовясь быть задушенным.
Моя память напомнила, что когда я во время первого знакомства увидел руки Германа, то подумал, что кровь брызнет у меня из ушей, если эта скотина захочет меня задушить.
Почти так и произошло.
Как раз в тот момент, когда мне показалось, что череп готов лопнуть, Герман ослабил хватку.
Я набрал воздуха в легкие и попытался прогнать множество бриллиантов, плясавших у меня перед глазами.
— Где пудреница, мистер Джексон?
Его голос звучал как бы издалека, и это меня беспокоило. Я ничего не ответил.
— Наша пытка будет намного круче, чем это умели делать в инквизиции.
Я чувствовал, как трещат челюсти. Затем словно что-то вспыхнуло в голове, и из ноздрей потекла кровь. После этого я потерял сознание. К глазам подступила темнота, мне еще раз плеснули в лицо водой. Переведя дух, я вынырнул на поверхность. Герман был все еще здесь и тяжело дышал.
— Ох, и глупец же вы, Джексон. Большой глупец! Скажите, где пудреница, я отдам заработанные вами деньги, и вы сможете уехать. Я строг, но справедлив. Так где же пудреница?
Я облегчил душу руганью и снова попытался вырваться, но тщетно. Еще несколько секунд нехватки воздуха, резкой боли и нестерпимого чувства полного бессилия. Я снова потерял сознание.
Стрелки часов на камине показывали полночь, когда я снова открыл глаза. В свете настольной лампы на другом конце комнаты Паркер читал книгу. На столе возле его локтя лежала кожаная дубинка с набалдашником. Ни единым движением я не выдал, что пришел в себя. У меня была уверенность, что, заметив это, он скажет Герману и тот начнет снова работать над моим измученным организмом.
Что же касается шеи, то она болела так, словно на нее обрушился небоскреб. Кровь все еще шла у меня из носа. Я чувствовал себя свежим и бодрым, как покойник десятидневной давности.
Услышав скрип отворившейся двери, я закрыл глаза и застыл как манекен в витрине. Потом почувствовал запах — Веда остановилась рядом со стулом. Чуть позднее я услышал, как она подошла к Паркеру.
— Вы не должны были приходить сюда, — сухо сказал он. — Вы должны еще лежать в постели.
— Он что-нибудь сказал?
— Еще нет, но скажет.
Он казался слишком уверенным, даже чересчур.
— Он приходил в сознание?
— Не знаю. Меня это не интересует. Идите спать.
Ее шаги направились в мою сторону. Я открыл глаза и увидел, что Веда сменила белое платье на желтый брючный костюм. На мгновение наши взгляды встретились, и она отвернулась.
— Он еще без сознания, — сказала она Паркеру, — и выглядит неважно.
— Джексон выглядит еще не так, как будет выглядеть, когда вернется Корнелиус. Послушайте, Веда, вам не стоит здесь находиться.